Либеральные идеи в царской России. От Екатерины Великой и до революции

2.2.2.1. Взгляды идеалистов на личность и либеральную теорию

Главной скрепой, соединявшей неоидеализм с либерализмом, было осознание ценности отдельной личности самой по себе, а не как элемента какого-то коллектива или общества. В своей статье о философии Канта, опубликованной в 1905 году, Новгородцев указал на вклад немецкого философа в учение о личности, основанное на уважении к правам и свободам человека, написав:

Огромное значение Канта состоит именно в том, что он снова обратил мысль в глубину самосознания, в глубину нашего «я», чтобы здесь найти твердый опорный пункт. Это был призыв к сосредоточению мысли на тех внутренних источниках духа, в которых человек познает собственное бесконечное призвание и свою безусловную цену [Новгородцев 1905а: 28].

Р. Пул, ссылаясь на эти слова, обращает внимание на предполагаемую ими связь между кантовской идеей о трансцендентности сознания и безусловной ценностью личности, которая является одним из фундаментальных принципов либерализма [Poole 1999:322].

Пытаясь переосмыслить и улучшить учение Канта о личности, неоидеалисты расширили метафизические рамки кантианской идеи автономии[158]. Для многих неоидеалистов постижение абсолютных принципов нравственности с помощью разума открывало проход в ноуменальный мир, отличный от феноменального мира. Хотя сам Кант всегда утверждал, что этот находящийся вне рамок чувственного опыта мир непознаваем, его убежденность в том, что само его наличие служит доказательством свободы, существования Бога и бессмертия, побуждала российских философов искать связь между кантовским персонализмом и верой в божественное. Заявляя о существовании трансцендентной онтологической реальности, лежащей в основе всех вещей (Новгородцев называл это царством «свободно-творческого беспричинного бытия»), некоторые профессора, входившие в Московское психологическое общество, сопоставляли личность с высшим синтезом, объединявшим все аспекты человеческой жизни [Новгородцев 1903: 138; Poole 2003: 17]). В статье, написанной в 1900 году, которую его биограф называет «философским Рубиконом» [Пайпс 2001], Струве говорит о существовании божественного начала, являющегося источником абсолютной ценности человеческой жизни:

Признавая невозможность объективного (в смысле опыта) решения нравственной проблемы, мы в то же время признаем объективность нравственности как проблемы и соответственно этому приходим к метафизическому постулату нравственного миропорядка, независимого от субъективного сознания (курсив – автора цитаты) [Струве 2008: 50–51].

Хотя не все российские неоидеалисты строили онтологические конструкции подобного рода (исключением из этого правила был Кистяковский, а Франк не занимался этим на ранних этапах своей деятельности[159]), многие мыслители, предпринимавшие такие попытки, пытались в первую очередь соединить кантовский персонализм с собственным религиозным мировоззрением.

Водружая кантовское учение об абсолютной свободе личности на теологический фундамент, неоидеалисты-либералы считали, что тем самым создают для него более прочную основу. В своих теориях о личности они переосмысляли интеллектуальное наследие Соловьева и его центральную концепцию богочеловечества, то есть возможного уподобления человека Богу[160]. Именно божественное начало, которое, как писал в 1905 году Котляревский, «возвышается над человеческой жизнью на недосягаемую высоту», наделяет личности их уникальной ценностью и гарантирует их априорное равенство друг другу [Котляревский 1905а: 125]. Франк и Струве прибегали к сходной аргументации, когда писали, что «человек есть святыня; он не должен быть средством ни для других людей, ни для каких-либо объективных, вне его лежащих целей» [Струве, Франк 19056: 174].

2.2.2.2. Взгляды идеалистов на свободу