Личность и общество в анархистском мировоззрении

Великое открытие Коперника невыносимой тяжестью легло на нравственное самосознание человечества. И планета, на которой живет человек, и сам человек – песчинки, несомые гигантским непостижимым вихрем, жертвы мировых случайностей. Они – бессильны противостоять увлекающему их потоку, и в бессилии этом тонут человеческие цели; человеческие ценности кажутся случайными и ненужными.

В пантеистическом учении Джордано Бруно о единстве мироздания это убеждение в ничтожестве человека и случайности его целей получило законченную форму.

Человек – не центр космоса. Он – ничтожная частица в бесконечной связности миров. Нет в человеческой природе таких особенностей, которые бы требовали особого исследования. Она строится и развивается согласно непреложным и всеобщим космическим законам. В них решение ее запросов и ее последующих судеб.

В мировом процессе нет особых человеческих целей. Человеческие чувства, их характер и напряженность безразличны космическому потоку, который есть вечный, единый и замкнутый в себе порядок, безграничное, непрерывное чередование жизни и смерти.

И в этом круговороте безвозвратно тонут представления, понятия и нравственные законы человеческого мира.

Так во вселенском потоке Бруно нет места человеку. Он исчезает в его пучинах. Ему предоставляется одно – стремиться к постижению единства всех жизненных явлений, к уловлению закономерностей, регулирующих космическую жизнь. Этим разрешаются все противоречия: противоречия внутреннего мира человека так же, как противоречие между ним и окружающей его природой. Человек становится лишь одушевленной ее частью. И поскольку сама природа была неистощимым творческим источником истины и добра, человек, растворявшийся в ней, приобщался абсолютному благу[4].

Но тот же великий индивидуалистический поток, из коего вышел Бруно, мог противопоставить учению его утверждения и прямо противоположного характера.

Пикоделла Мирандола, столетием почти предварявший Бруно, тот, в ком современники видели «совершеннейшее произведение природы», сложил самую удивительную апологию человека, какую знает его история.

Для Мирандолы человек – центр мироздания, естественная связь между всеми тварями вселенной и бесспорный господин над ними.

Уже в том нам раскрывается его значение, что он – последнее слово Творца, его последняя и наиболее трудная работа. Человек наделен всеми качествами, которые другим тварям принадлежат лишь в раздельности[5].

Великий мастер, создавший все живое, сказал человеку: «Я поставил тебя в центре Вселенной, чтобы ты мог свободно избрать то, что наиболее тебе подходит. Ты не принадлежишь ни небу только, ни земле… Ты – не смертен и не бессмертен… Ты можешь пасть до последних ступеней животности, ты можешь возвыситься до божества… Ты можешь быть тем, кем пожелаешь быть».

И в патетическом motto одного из близких уже нашей современности философов (Страхов) мы чувствуем как бы отзвук парящей души Мирандолы: «Человек – вот узел мироздания, его величайшая загадка и, если бы ее удалось объяснить, совершенная разгадка этого «мироздания».

Та к в утверждении этом человек есть как бы исключение в общем строе природы. Ошибкой, преступлением против нашего самосознания было бы смешать его со стихийными силами природы или подчинить его действию законов, управляющих и миром животных.

И анархистское мировоззрение в этом споре – в общем и целом – должно быть с Мирандолой.

Разумеется, мы далеки от мысли – вернуться к старому, отжившему убеждению о непроходимой пропасти, лежащей между психической жизнью животных и человека, убеждению, жившему долго силой невежества или своеобразного благочестия. Эспинас был прав в своем возражении мыслителям, с чрезмерной ревностью оберегавшим достоинства человеческой природы: «Возвышая общество животных, мы возвышаем вместе с тем общество человека, которое так далеко оставляет их за собой и так неоспоримо над ними господствует»[6].

Это господство измеряется не количественными различиями, но по существу.

Уже Фихте говорил о вечном прогрессе человеческой культуры в отличие от хозяйственно-бытового консерватизма в мире животных. Еще более подчеркнул эту мысль марксизм своим учением о техническом прогрессе (производство средств производства). Сообщившем человеческому обществу прогрессивный динамизм, в отличие от мира животных, остающихся неизменно на старых ступенях развития и не меняющих основных форм своих общежитий. Вариант этой мысли мы находим у тех социологов, которые утверждают, что животный мир не знает социальной эволюции, не знает истории, предполагающей непрерывность, развитие, образование традиции.

Превосходное объяснение этого различия было дано Шопенгауэром, указавшим, что уже Локк говорил об отвлеченных общих понятиях как отличительном признаке между животными и людьми, и Лейбниц сочувственно повторил это в своих «Новых опытах о человеческом разуме»[7].