Лидия Мастеркова: право на эксперимент

Редкие, но все же существующие публичные показы нонконформистского искусства в 1960-е годы испарились в начале 1970-х, что погрузило независимых художников в тотальную изоляцию. С другой стороны, многие из них, включая Лидию, обрели финансовую независимость за счет продажи своего искусства иностранцам и больше не нуждались в оформительских заказах[179]. Лидия могла передвигаться по Москве на такси, общалась только со старыми друзьями (Немухин, Рабин, Кропивницкая, Вечтомов, Нина Стивенс и Худяков) и иностранцами («инопланетянами» для большинства советских людей), одевалась в одежду своего дизайна и производства или приобретала ее у иностранцев[180]. Но даже при вполне успешном функционировании вне советской действительности жизнь «вне общества», вне «реального мира», один на один с работами, в основном повернутыми лицом к стене, начала давить на психику. В такой ситуации избегаемое и даже опасное пространство улицы стало представляться единственным возможным выходом из выставочной «блокады»[181]. «Художник одинок в своих устремлениях, и часто он совершает подвиг. И никакие силы не могут остановить в нем этого устремления»[182], – написала Лидия за несколько лет до «Бульдозерной выставки», состоявшейся 15 сентября 1974 года. [Илл. 77, 78]

О выставке на открытом воздухе лианозовцы «мечтали <…> с 1960 года»[183], но описание «Бульдозерной выставки», сделанное Лидией, явно не совпадает с тем, как могла ей представляться реализация этой мечты: «На “Бульдозерной выставке” я первой вышла на пустырь! Я пришла вся обвешанная треножниками – должна была их раздать всем, чтобы поставить картины. Потом стали подходить другие, кто-то разворачивал картины, Володя Немухин со своей картинкой стоял, так и не развернул, Надя Эльская схватила мою картину, взлетела на какие-то бревна, развернула ее стала выкрикивать какие-то слова, что мне, мягко говоря, не понравилось – я не собиралась так себя вести. Это было глупое хулиганство – но, в общем-то, ничего особенного. Суматоха началась, когда стали всех разгонять и поливать водой, люди бежали и кричали. Но тут возник бульдозер, который пошел на нас. Оскар [Рабин], его сын Сашка [Александр Рабин] и мой Игорь [Холин] тут же вскочили на него, ухватились за капот и стали что-то говорить шоферу. Эдмонд Стивенс вспрыгнул на подножку, залез рукой в кабину и повернул ключ зажигания, остановив бульдозер. Это Игорь видел своими глазами. Мою и [Валентина] Воробьева картины бросили в костер. Свою я оттуда выхватила, а потом отреставрировала и продала. Мы пошли обратно на улицу Островитянова к моей племяннице Маргарите [Мастерковой-Тупицыной], где ночевали, но по пути Сашку, Надю, Оскара, Витю [Агамова-Тупицына] и [Евгения] Рухина схватила милиция – не знаю, почему именно их. Витю били. Потом всех выпустили. Мы были наивными, опасность нам была как море по колено – мы чувствовали, что ничего плохого не делаем. Нас не выставляли, мы пришли и хотели поставить свои картины – политической акции мы не предусматривали. Хотя, возможно, за выставкой и стояла какая-то организация. Там нужно очень хорошо “расшить нитки” и посмотреть, что и как. Но этим никто серьезно не занимается, правда людям не нужна»[184].

Илл. 77. «Бульдозерная выставка» 15 сентября 1974 года, Москва. Виктор Агамов-Тупицын (первый справа) и Владимир Немухин (с картиной у бульдозера). Архив М.М.-Т. и В.А.-Т.

Илл. 78. «Бульдозерная выставка» 15 сентября 1974 года, Москва.

Архив М.М.-Т. и В.А.-Т.

Оскар Рабин, инициатор и «режиссер» этого события, произошедшего на неприглядном пустыре на пересечении улиц Профсоюзной и Островитянова, также констатирует, что перед выставкой «жил в изоляции» и подтверждает: «Выставка была организована как политическая акция против репрессивного режима, а не художественное событие. Я знал, что у нас будут проблемы, что мы можем быть арестованы, избиты. Может быть, будут публичные процессы. Последние два дня перед событием были очень страшными, мы нервничали по поводу нашей судьбы. Страшно осознавать, что с тобой может случится практически что угодно»[185].