Лигеметон. Ложный Апокриф

Когда он прекратил трепыхаться и затих, ремень ослабил неестественную хватку, а платок отлепился. Эдуардо вернул ремень под выпирающее брюшко, взял платок и замахал им, словно исполняя китайский танец с лентами. Платок опять сделался белым, как стены вокруг.

Последнее время все чаще и чаще имею дело с трупами. Пора менять культ и подавать резюме на должность Приближенного главы некросов, рассудил он. Потом снял очки и поинтересовался у покойников:

– И куда мне вас девать? Может, ты мне подскажешь, Джонатан?

Дэймос молчал как настоящий мертвец, только цвет кожи и размеренное дыхание выдавали в нем живого.

– Надеюсь, ты заплыл не так глубоко в своих мыслях или сновидениях, чтобы не выгрести обратно. Я ведь полагаюсь на тебя, Джонатан. – По лицу дэймоса засеменил паучок, отчего тот рефлекторно дернул щекой. Мухолов заполз в шевелюру, точно в густой лес и заблудился. – А и вот еще что, – хаосит аккуратно достал из волос паучка и добавил: – Теперь мы квиты.

Он заботливо вернул крышку гроба в прежнее положение, как будто подоткнул одеяло беззащитному чаду.

Так, от запаха хаосизма я избавился. Вот если бы можно было заставить испариться два тела таким же образом.

Хаосит мысленно прикинул: а не реквизировать ли катафалк Мумии? Осквернять «Ford» перевозя мертвецов, он явно не горел желанием. Однако процедура и без того грозилась быть не легкой: завести катафалк без ключа, погрузить тела, избавиться от них, а затем пригнать обратно. Это заняло бы в два раза больше и времени и сил. Так что Эдуардо вычеркнул катафалк из уравнения и пошел к своей «Пташке».

Смеркалось. С уходом солнца ускользала и надежда на мимолетный сон.

Машина стояла на месте, но простояла она дольше, чем полагается – дворник прижимал к стеклу штраф за просроченную парковку.

Еще одна пылинка зла, подумал Эдуардо, сжимая в кулаке штраф.

Бессильный ругаться, он сел за руль, спрятал «пылинку» в бардачок, подкатил к черному ходу похоронного бюро.

Спустился через заранее открытую дверь в подвал и без суеты поочередно перенес тела в багажник. Таиться и нервничать не имело смысла – высокие стены соседних зданий, голые, без окон и пожарных лестниц, ограждали от любопытных взглядов.

Но видит Лилит, излишняя забота, такое же проклятье сефиротов, как беззаботность – горе для пустых⁶⁴, призадумался хаосит.

Закончив с погрузкой, Эдуардо убедился, что ничто не намекает на его нежданный визит, запер двери (обе) и отправился в «Арт Нотория» выполнять поручение Архонта.

Убью двух птиц одним камнем, приободрился от этой мысли он самую малость.

Само здание галереи ультрасовременного искусства уже можно было с полным основанием назвать абсолютным шедевром. Внешние стены первого этажа выглядели не иначе как каменное полотно, где смешались работы Пикассо и Боттичелли, Далии и Тициана. На второй этаж смело могли бы молиться последователи оккультизма, стены – гладкий черный пергамент на котором переплетались будто бы выжженные или нацарапанные каббалистические знаки, символы и надписи, взятые из «Книги Лжей» Кроули.

Сердцевина галереи полнилась еще большими диковинами для типичного обывателя: анималистические скульптуры из мокрых газет, немыслимые конструкции из монет, слепки гениталий из зубочисток, завораживающие бюсты мертвых диктаторов, президентов и актеров из деревянных коряг. Абстрактные и трогательные картины написанные частями собственного (а может, и нет) тела художников: языком, половым органом вместо кисти, некоторые – кровью или даже мочой (однако поистине уникальными это их не делало).

После посвящения Эдуардо потерял тягу к искусству, будь то классическому или ультрасовременному. Но все же два произведения трогали струны его души. Эклектичное чучело, спрессованное из торса гориллы, идеально пришитое к акульему хвосту с когтями эму вместо плавников и ушами слоненка, приделанными к голове свиньи. И это безрукое, вызывающее приступ тошноты нечто покачивалось взад-вперед на виселице. Если бы у Эдуардо была волшебная лампа с джинном или эльф крестный, он бы пожелал сгореть чучелу в синем пламене вместе с его создателем.

Среди всей фантасмагории затесалась небольшая (размером тридцать на тридцать), но безмерно детальная картина, выполненная из хлеба, крошек и теста. Она изображала прикованную к скале неопределенного пола особу со страусовыми крыльями на голове, одетую в наряд из скрепленных между собой монет. В каждой руке по небольшому зеркальцу. Картина – сцена аллегории гордыни – будила в Эдуардо чувство стыда.

Panemetcircenses⁶⁵, сказал он мысленно.

Хаосит скучающе прошел из одного конца полутемного холла в другой (некоторые работы фосфоресцировали), ухватился за ручку двери ведущей на второй этаж – та не поддалась.

Неужели до сих пор околачивается в музее? Или решил выспаться. Впрочем, хоть кто-то же должен, признал он.

Зачастую Приближенный оставался в неведенье, где и чем занят его Архонт. Но и Умник не строил из себя ревнивую жену, требуя отчета от хаосита, где тот был и что делал каждые полчаса.

Эдуардо зашагал к двери, за которой скрывалась клетка лифта.