Лигеметон. Ложный Апокриф

Он прошелся по шкуре зебры, подошел к погруженному в деревянный каркас глобусу, с тихим скрежетанием открыл его и потянулся к бутылке со скорпионом внутри, но внезапно передумал и плеснул в бочкообразный бокал немного 95-ти процентного, чистого как слезы, спиртного. Что-что, а тяга к дорогостоящей выпивке была слабой струной его души. Очутившись в объятиях пышного кресла, он блаженно вдохнул запах алкоголя и уже почти что коснулся губами холодного стекла, как вдруг раздался грубо одернувший его звук.

– Батна вас всех забери, – буркнул Годрик, смахивая капельки со штанины. – Один выходной. Раз в год. Неужели о многом прошу?

Нехотя он поднял трубку зазвонившего телефона.

– Алло, комиссар Вортинтон слушает…Санти-и-ино. Чем обязан? …Да, все верно. Были убиты на месте …Потому что ты не сдержал слово. Веталы вытянули души у пары детей …Да, один из твоих все еще у меня… Ну почему сразу пытаем? «Перевоспитываем» …Что ты несешь? Какой, к Лилит, допрос третьей степени¹⁶? Какой еще Пентотал натрия? …Компромисс? Ты точно в курсе значения данного слова? …И что предлагаешь? …Нет, Сантино, «мои вытянули две души, твои могут сделать то же самое» – это ложная политика …Я не предлагаю. Я предупреждаю. И наказываю за нарушение уговора. Да, и прошу заметить, один ребенок до сих пор не найден. Куда вы его дели? …И ты думаешь, я тебе поверю? …А о твоем сефироте мы потолкуем на конклаве. Adios!

Никто так не действовал на нервы Вортинтону, как Второй Капоне, после разговора с которым, сама Лилит велела бы отведать что покрепче. Однако схватив стакан с подлокотника, Годрик выплеснул содержимое на блекло мерцающие угли. Затем взял кочергу и уже преспокойно, едва ли не поглаживаниями, вернул к жизни затухающее пламя.

Он снова наполнил бокал «дьявольской водой» – на этот раз целиком – залпом осушил его и плюхнулся в кресло. Не ощущая ярко выраженного, приятного вкуса, но, тем не менее, заметно пьянея, в его мыслительном очаге один за другим начали разгораться угольки давних воспоминаний, которые – в точности, как и недавний разговор – совсем не грели душу, а скорее наоборот.

По меркам человеческого мира, Вортинтон Годрик был если не Мафусаилом, то его правнуком. В нем теплился почти вековой жизненный опыт. Он нес в сердце каждый прожитый день. Каждую ночь. Он не забывал ничего. Он помнил чудовищно многое…

***

– …Он особенный. Ты только посмотри на глаза, – сказала мать.

– Да, – ответил отец. – Ни у кого таких нет…

В городе с хмурым названием Большой Дым родился и вправду особенный для мира ребенок, чьи родители и не догадывались насколько. Будучи заурядными, они собственно мало о чем задумывались и жили плывя по течению, мутному и быстротечному. Мать – прилежная домохозяйка, начинала каждый день с проглаживания утренней газеты утюгом и сшивания страниц, чтобы мужу было удобнее читать. Муж был рабочим среднего слоя, у которого водилась лишь одна маленькая слабость – азартные игры.

Когда Аллистер – отец семейства – после пятнадцатичасового дня под открытым небом наконец-то снимал фуражку кондуктора омнибуса, то с нетерпением шел… не домой, нет; и не в церковь и тем более не в театр. А туда, где на грязных столах гремели игральные кости и переходили из рук в руки крапленые десятками ногтей помятые карты – в полуподпольный бар с диковинным названием «Кабанья голова».

Одержимый до мозга костей суевериями, он искренне доверял приметам и знакам. И вот однажды (а случилось это в первый за два года отпуск), он пригвоздил сам себя к стулу за игрой на семнадцать часов (что было сверхнормы его рабочего времени) только потому, что ночью приснилась радуга, за завтраком мушка упала в стакан, а по дороге в «Кабанью голову» повстречался ржавый гвоздь. Немыслимое безрассудство! Но ему-то казалось все знамениями. Уверенный в удаче, как королева Виктория в своей власти, он продолжал играть и играть. Ничто не могло его остановить. Даже то обстоятельно, что за одним столом сидел Яков Криппен каждому псу известный садистскими наклонностями (никто не сомневался, что именно он запытал до смерти четырех мужчин и одну женщину, но прямых доказательств у Скотланд-ярда не было, и на горячем его не ловили, сколько не пытались). Присутствие Якова нисколько не пошатнуло уверенности Аллистера. Он вестимо обязан выиграть! И, разумеется, в один момент он поставил на кон все что имел и даже то, чего у него не было.

Кроме самого Аллистера ни для кого не стало неожиданностью, что никакое из перечисленных якобы знамений не помогло заполучить верную карту. От горечи он потерял обоняние и силу в конечностях. Он так надеялся, так мечтал, что юному сыну не придется вставать вровень с мальчиками-метельщиками, убирать грязь на улицах и стоять на голове на потеху публики (а как иначе расплатиться по долгам?). Но ни сыну, ни ему и не придется. Аллистера повязали на месте.

… Аллистер оказался в обветшалом, приземистом амбаре от доски до доски провонявшем навозом, где его теперь уже буквально пригвоздили к стулу.

– Не могли бы вы ослабить веревки. Запястья больно натирают.