Глава 36
Луи
Шарбон осторожно спускался по крутому склону акведука. Идти было трудно: ему приходилось замедлять спуск, используя ноги в качестве упора, но они так тряслись, что не подчинялись ему. Каждый раз, когда взгляд падал на ткань туники на груди, на животе, из горла вырывались сдавленные рыдания. Но почему бы ему просто не утопиться, когда он доберется до воды.
Он тащил с собой сумку с инструментами. Их надо было срочно отмыть, иначе они заржавеют. Но ему не хотелось их мыть. Ему хотелось избавиться от них.
Но как бы ему ни хотелось швырнуть их в канал, чтобы вода унесла его позор как можно дальше, сделать этого он не мог. Это было слишком рискованно – дало бы Дозору возможность выследить его. Убийцы оставляют улики, потому что хотят, чтобы их нашли. Он тоже считал, что должен быть наказан за свои преступления. Но как бы сильно ему этого ни хотелось, сначала он хотел попасть домой.
Спустя несколько ужасных минут он добрался до края. Вода невинно журчала, направляясь в город. Пахла она не так свежо, как деревенский ручей, но была достаточно чистой.
Оцепенело он положил свой набор инструментов рядом, расстегнул застежки, распластав сумку на камнях. Все инструменты – каждый предмет – были покрыты багряными или бурыми пятнами. Некоторые блестели, некоторые казались матовыми в бледном лунном свете. Он легонько коснулся первого инструмента, и желудок его взбунтовался. Его чуть не вывернуло в воду, но он сдержался. Сначала надо закончить дело. А потом можно дать волю и себе.
Вода показалась ему холодной, а руки, наоборот, горели огнем, словно он подцепил инфекцию.
Умом он понимал, что нет никакой разницы – мужчина, женщина, трансгендер, небинарный или гендерфлюидный человек – все они были одинаковы. Он убил так много людей… почему же эта жертва так сильно давит на него? Почему в этот раз он чувствует себя гораздо хуже? Она словно проникла в самую суть его души и терзает его гораздо сильнее, чем даже его первое убийство.
Значит, разница все-таки была.
Наверное, так и есть. Ведь в них зарождается жизнь.
А, может, разница в том, что она еще сказала – в чем фактически обвинила его. Что его предыдущий отказ убить цис-женщину был своего рода особой разновидностью женоненавистничества, благодаря которому он мог считать себя хорошим человеком, кромсая при этом других не менее невинных людей на части.
Пока он снова и снова промывал скальпель в проточной воде, глаза его подернулись влагой, а из носа потекло. Вскоре он рыдал, слезы катились по щекам и капали на грязные руки, оставляя светлые полосы в грязи.
– Мне жаль. Мне очень жаль, – подвывал он.
Он зашел далеко. Слишком далеко. Он больше не мог этого делать. Никогда и ни за что. Была ли там магия или нет – ни черта он не нашел, ни следа, ни намека.
Нет, все это было неправильным. Какое бы уважение он ни старался оказать жертвам. Ничего не имело значения – даже то, что он делал это по велению богов.
– Я –
– Ой, да ладно, – произнес знакомый голос с верха акведука. – Ты слуга Непознанного.
– Оставь меня, Фиона.
Ее силуэт на фоне пурпурного рассвета смотрелся благообразно и властно. Она была в длинной и широкой накидке для верховой езды, в юбках, которые хорошо сидели на ее фигуре.
Он выглядел как идеальный сумасшедший и чувствовал себя так же. Почему убийства никак не отражались на Фионе?
– Их уже три, Фиона. Я убил трех женщин, но так ничего и не…
– Не заводи старую песню, – ответила она, легкомысленно махнув рукой. – Но ты прав, женщин, похоже, тоже недостаточно.
– Никогда не будет достаточно. Я… –