Лихо. Медь и мёд

Ольжана положила руки на скамью, сжала обтёсанный край. Ей нравилось, как в бане было душисто и умиротворённо – светлый островок посреди южной ночи. И как далеко было всё, что её пугало, – долгие степные дороги и дремучие леса, разбойники и чудовища.

Лале тяжело поднялся, сделал несколько шагов к домовине и остановился у головы покойницы. Перехватил стихарь и очертил круг ладонью с выпрямленными пальцами.

Ольжана пожалела, что Лале снова стал читать по-иофатски – но, наверное, как башильер, он не мог позволить себе другого. Хотя даже в стихирах на языке, который Ольжана не понимала, было своё очарование. Мысленно она пожелала душе покойницы как можно легче и безболезненнее перебраться на другую сторону – какой бы та ни оказалась.

Лале вложил покойнице в руки веточку сухой лаванды – Ольжана положила бы и веточку полыни, ну так, на всякий случай. От нечисти и злобных духов. Но её совета не спрашивали, поэтому она только молчала и слушала. Любовалась горящей лампадкой и свечами, охваченными чистым огнём. Рассматривала узоры на погребальной одежде и сравнивала их с теми, что вышивали на её родине. А потом поймала себя на мысли, что дольше, чем что-либо, она разглядывает Лале. Ей нравился его голос – он казался звучнее и ниже, чем в обычной речи, – и нос с отцветающим кровоподтёком на горбинке, и ссутуленные плечи с чуть скошенной спиной, и чёрное одеяние, и щёки, заросшие тёмной щетиной, и прищуренные глаза, и даже рваные шрамы – было в них нечто загадочное, кроткое и печальное, а Ольжана понимала, что ей много-то и не надо, чтобы расчувствоваться и увлечься.

Она запоздало подумала, что надо бы попросить для него воды – опыт опытом, а тяжело так долго читать без остановки.

И вновь разглядывая его лицо, повёрнутое к ней полубоком, и линию плеч и рук, Ольжана одёрнула себя: вот это уже – точно кощунство. Заглядываться на монаха прямо у домовины с усопшей.

Скрипнула дверь – вернулась жена бондаря. Она несла поднос, уставленный вещами – Ольжана не рассматривала их все, должно быть, там были ещё свечи и обереги, которые местная церковь не считала противными Дланям. Но главное: Ольжана увидела кувшин с чашей. Значит, жена бондаря – умница и сама догадалась принести Лале воды.

Ольжана встала со скамьи, потупилась. Она тут же почувствовала себя лишней – нужно дать жене бондаря погоревать и спокойно пообщаться с черноризцем. Чего она будет мешать?.. Мельник наверняка уже приготовил ей баню – а Ольжане следует умыться до того, как вернётся Лале, чтобы уступить ему место и не задерживать. Он и так устал.

Ольжана поклонилась жене бондаря и тихо пособолезновала. Осторожно обошла домовину и выскользнула вон.

* * *

Ольжана натянула чистую рубаху на распаренное тело. Сжала ладонью мокрые кудри, растёрла шею.

Ей нравилась баня мельника – маленькая, но добротная. Здесь пахло тёплым деревом и мылом, а света хватало ровно на то, чтобы Ольжана не чувствовала себя неуютно, – хотя для человека её воспитания баня после захода солнца уже казалась опасной. Йовар, сам соблюдающий множество колдовских правил, смеялся над её деревенскими страхами – их у неё было так много, что на второй или третий год обучения Йовар загнал её в чащу и запер в месте, которое она боялась ещё больше, чем ночную баню.

Давным-давно, ещё до Йовара, кто-то выстроил в Чернолесье часовню – может, тогда там и чащи-то не было, только поляна, которую позже поглотил лес. Часовню посвятили Перстам, но вскоре её осквернили язычники и колдуны – а что может быть страшнее, чем осквернённое светлое место?

Йовар тогда понадеялся выбить клин клином и навсегда расправиться с пугливостью и мягкотелостью Ольжаны – велел ей продержаться в часовне до рассвета. Ольжана до сих пор помнила, до чего это была жуткая картина: чёрная церквушка со стрельчатой треугольной крышей. Вокруг – ни души, только несколько могил да бесконечные деревья, которые сварливо трещали на ветру.

Да, подумала она. Наверное, пора была как сейчас – поздняя весна или раннее лето.

Тогда Ольжана спросила у Йовара, можно ли наворожить огонь – это она уже умела. Йовар сказал, что если она так поступит, то значит, её пока ещё не обретённая оборотничья форма – овца; ведь любой знает, что свет в окне, словно мотыльков, привлекает тех, кто рад бы сойти за человека, но человеком не является. С другой стороны, огонь отпугивает лесных чудовищ – а ведь Ольжана ничего не умеет, да? И даже с плохоньким пущевиком не справится, бесполезная девка?..

Ольжана хмыкнула воспоминаниям и стала распутывать волосы. Будет ли Йовар груб с ней так же, как в юности, когда приедет на суд в Тержвице? Или в железных цепях особо не подерзишь?

«Так что выбирай, – сказал ей Йовар тем вечером, – зажигать тебе огонь или нет. Но вот совет на любой случай: не выходи за порог. Даже если тебя будут убеждать. Уж лучше этот пальчиковый домишко, чем то, что снаружи».