Лихо. Медь и мёд

Ольжана подошла к нему на цыпочках, тихо села рядом.

– Вы добрый человек.

– Совсем нет. – Лале достал травы из своей сумки и принялся крошить их в чашу. – Просто я уверен, что все погребальные обряды проводятся для живых, а не для мёртвых.

– Как это? – удивилась Ольжана. – Обряды нужны для того, чтобы душе покойного было легче перебраться на другую сторону.

Лале посмотрел на неё с короткой улыбкой.

– Вы уж меня простите, – сказал он, перемешивая травы в чаше, – но я не думаю, что существует какая-то другая сторона.

Ольжана на мгновение потеряла дар речи.

– Вы же башильер, – произнесла она севшим голосом, боясь, что их услышат. – Как вы можете так говорить? Это богохульство.

– Длани – не боги, госпожа Ольжана. Это название для, как говорят иофатцы, фатума. Олицетворение судьбы и некой созидающей силы. Кто-то или что-то посреди хаоса дал толчок, и появился наш мир – а может, ещё множество миров. Мы пытаемся понять это «что-то» и догадаться, как жить в мире, который нам оставили, поэтому и чтим Перстов – благородных и праведных людей, по нашему мнению исполняющих волю тех, кто запустил этот огромный механизм.

Лале пододвинул к себе лампаду и зажёг её лучинкой из светца, который оставила жена бондаря. Достал кусочек ладана – на удивление Ольжаны, не из своей ладанки – и положил его на железный «паучок», лампадную насадку.

– Но знаете, – сказал он задумчиво, – я вам не советую рассказывать другим то, что я думаю о посмертии… Брата-башильера, который написал трактат об отсутствии загробного мира, нынешний иерофант приказал сжечь на костре. А если иерофант придерживается какого-то мнения, значит, так же стоит думать и нам. И целому пласту учёных манитов, у которых я набрался этих мыслей, следует держать язык за зубами.

Ольжана поражённо смотрела сквозь лампаду – блестящую, с витиеватыми восточными узорами.

– Во что же вы верите? В холод и могильную гниль?

– И да и нет. – Лале качнул головой. – Я верю, что, когда мы умираем, нас ничего не ждёт – совсем ничего, только тьма и тишина, и мы все это знаем, просто боимся себе признаться. Механизм останавливается. Мы расползаемся в земле на мельчайшие частицы, превращаемся в почву и воздух, рассеиваемся звёздной пылью. История продолжает свой ход, время, как и прежде, возносит и перемалывает новых людей, а мы сходим со сцены, будто не очень важные актёры, и никто не замечает нашего отсутствия – ибо что есть крохотная человеческая жизнь по сравнению с громадной Вселенной?

– Это чудовищно, – процедила Ольжана. – Почему вы верите в такие ужасные вещи? Вы же воспитывались в Вольных господарствах. Вы наверняка чествовали своих пращуров, зажигали поминальные огни на погостах и кормили сладкой кашей те домовины, которые складывали над могилами в виде небольших домиков или двусторонних крыш на столбцах… – Она соединила руки треугольником. – Разве не приятнее думать, что после смерти вы окажетесь со своими родными?

От лампады тонко потянуло благовонным запахом. Ольжана вдохнула его полной грудью.

– Мне нравится, как верят в загробное у нас на севере, – продолжила она шёпотом. – Будто в конце концов мы становимся лёгкими и прозрачными и никогда по-настоящему не покидаем тех, кого любим. Мы всего лишь уходим за черту – пересекаем туманную реку или отправляемся в непроходимый лес, куда не ступает нога живого. Мы становимся одновременно близкими и далёкими, как Тайные Люди, наши потусторонние соседи, но всегда слышим своих родных и всегда приходим им на помощь. А в поминальные дни, когда истончаются грани между миром живых и мёртвых, усопшие навещают свои семьи – сидят вместе с ними за столом, разделяют ужин, наблюдают за ними… Да, это не то торжественное великолепие небесных дворцов, которое обещают другие маниты, но всё равно.

– Госпожа Ольжана, – улыбнулся Лале мягко, – уж лучше я стану землёй и воздухом, чем буду нянчить чужих детей в небесных чертогах или печалиться от того, что никто не кормит мою домовину сладкой кашей.

Он наклонил чашу так, чтобы ладанный дым окурил измельчённые травы. Достал из сумки книжечку в потрёпанной обложке – стихарь. Открыл на одной из пожелтевших страниц и начал читать благословение над чашей. Голос Лале был хорошо поставлен, негромок и вкрадчив – Ольжана понимала, что он без труда придерживается нужной громкости и темпа, хотя у неё самой в горле уже першило от долгого шёпота. Вот что значит – опыт.

Лале читал по-иофатски. Слова казались Ольжане бархатными и музыкальными – но не успела она проникнуться, как Лале замолчал. Поднёс к чаше лучинку, и травы внутри занялись беловатым пламенем.

– Чистый огонь, – представил Лале, делая жест рукой.

– А говорили, что его долго разводить, – произнесла Ольжана одними губами, глядя то на пляшущие белые языки, то на покойницу в домовине. Не кощунственно ли так много говорить при ней?..

– Для суда такой не сгодится. – Лале зажёг от очищенного огня свечи и вернул их в подсвечник. Разогнал ладонью ладанный дым. – А для отчитывания – вполне.