Лихое время. «Жизнь за Царя»

— И Салтыкову с Бутурлиным мы родичами доводимся, — подхватил Романов. — Салтыков-то, он хоть и труслив, но ежели поприжать… Да и Мишка ему по сестрице племянником приходится. Воротынский с Куракиным — они тебя, Данила Иваныч, уважают, послушают.

— Плохо только, что митрополит в плену… — заметил Данила Иванович.

— Ну, это как посмотреть, — улыбнулся Романов. — Может, оно и хорошо, что братец-то мой в Литве… На Москве-то его побаиваются. Крутенок Филарет, ох, крутенок. А про Мишку-то, что скажут — мол, молодой, да без батьки, всяк его объегорит… Верно?

— Погодь, погодь, Иван Никитыч, — спохватился Данила Иванович. — Это как же получается-то? Сели мы тут втроем, бражки выпили, да и решили по пьяному делу — мол, хотим Михайлу Романова на престол возвести… Нелепо как-то…

— А ты, Даниил Иванович, как бы хотел? Чтобы, значит, небеси разверзлись, да хор архангелов вострубил? — хохотнул Шереметев.

— Стало быть, решили, Мишу в цари… — рассеянно кивнул князь. — Это который у нас по счету будет?

— Можно и посчитать, — солидно выдохнул Шереметев и, расправив здоровенную, как лопата, ладонь, стал загибать пальцы: — Вот, стало быть, первый — крулевич Владислав, — зажал боярин мизинец, — второй — круль Станислав, — зажал безымянный, — Ивашка-воренок, Маринкин сынок, что в Астрахани сидит, — это третий, — сжал боярин средний палец, — Густав-Адольф Шведский — а может, брат его, Карл, которому Новгород с городами прочат, — пошел в ход указательный палец, — в Архангельском городке, два младших короля сидят, аглицких — ладно, их за одного посчитаем… Во! — потряс боярин сжатым кулаком. — Пятеро царей! А Мишка шестым будет….

— А хана татарского, что Казань захватил, посчитал? — поинтересовался Романов. — Нет? Он ведь тоже — как там его — Егирбей, Тамирбей? — ханом Казанским, «царом» русским себя объявил… Стало быть, на сегодня шесть царей на Руси. Мишка седьмым будет.

— Седьмой… А надобно, чтобы Михайло был не седьмым, а первым! Первым и единственным! — изрек Шереметев.

— Ну, как нам из него единственного царя сделать? — спросил Мезецкий.

— А как его сделаешь? Воевать надо, — пожал плечами боярин Романов. — По другому-то никак…

— Воевать-то, оно понятно, — вздохнул Данила Иванович. — Только где людей брать, оружие? Про деньги-то уж и не говорю… А тут ведь, господа бояре, еще одна загвоздка имеется… Князь Дмитрий Михалыч Пожарский великого ума был человек. Если бы он, с Мининым своим, сам по себе воевал — кто бы его послушал? С ним грамота была, патриаршая. Святейший Ермоген на войну звал супротив поляков. А мы? Как мы войско-то в бой поведем?

— А что — мы? — хмыкнул Романов. Помешкав, внимательно посмотрел на Мезецкого: — Не мы, князь Даниил Иванович, а ты…

— Что — я? — опешил князь.

— А то, что войско против ляхов ты поведешь…

— А почему я? — удивился князь.

— Ну, кому же еще? — как о само собой разумеющемся ответствовал боярин Шереметев. — Роду ты древнего. Изменников среди Мезецких отродясь не было. И сам ты всем законным государям честно служил. Годуновых не убивал, Василия Шуйского в монахи не ставил, вору тушинскому за боярскую шапку не кланялся. За Пожарским не пошел, так и против Земского войска не бился. Воевода ты добрый. Я ж тебя в деле-то видел, не забыл? Теперь же сам супротив ляхов встал. Думаешь, Струсь забудет? А про ляхов, тобой убиенных, завтра по всей Москве станет известно… Мы-то с Иваном Никитычем, в случае чего, отовремся… Ну, ехали домой, а тут ты…

Боярин Романов неспешно нацедил всем по ковшику и сказал:

— Машку твою с дочкой я на свой двор возьму. Вон, крест, — сотворил боярин крестное знамение, — как за своими детьми глядеть буду… Лучше, коли прямо сейчас за ними и пошлем, а не то отправит пан Струсь-Гусь терем твой жечь. Давай-ка, посылай холопа — пущай Марья собирается. Ну а ты, князь, холопов своих забирай да из Москвы съезжай.

— Куда мне съезжать-то? — недоумевал князь.

— Как куда? — усмехнулся Романов. — Вначале в вотчину свою. Народ возьмешь — кому оружие можно дать да на коней посадить, зерно у мужиков вытрясешь. Ну а мы с Федор Иванычем деньги, какие сумеем, для войска соберем.

Князь Мезецкий сидел, будто мешком ушибленный. Все, что говорили бояре, было и неожиданно, и желаемо… А ведь правы Романов с Шереметевым — на Москве ему оставаться нельзя. Но становиться новым Пожарским? Нет, Пожарским ему не стать, да и не надобно. Чем он, князь Мезецкий, хуже?

— Холопов дадите сколько-нибудь? — спросил Мезецкий.

— Хм… Сколько-нибудь… — задумался Романов. — Ну, с десяток дам. Больше не проси.

— А я пятерых, не обессудь, — прикинув, сказал Шереметев. — У меня их и так только тридцать душ осталось.

— Я тебе мужика дам, — сказал Романов, хитренько посмотрев на князя: — Он тебе тыщу боевых холопов заменит.

— Это что за богатырь? Никак, Илью Муромца мне сватаешь?

— Лучше, — совершенно серьезно сказал Иван Никитович. — Я тебе Кузьму Минина дам…

— Минина? — удивился князь. — Так его ж Ходкевич приказал на кол посадить…