Лихое время. «Жизнь за Царя»

Несколько уцелевших ляхов погнали коней не к Неглинке, а прямо, к Москве-реке. Видимо, углядели своих… Пока холопы, жмуря глаза от клубов едкого дыма, перезаряжали оружие, радуясь, что у ляхов оказались полные пороховницы, а патронные сумки раздулись от свинца, к терему подогнали коней.

Князь колебался. Может, принять бой в тереме? Успели бы сделать десяток-другой выстрелов, но потом спешившиеся ляхи их бы достали… Бежать? Нет уж, хрен вам! Расставив конных цепочкой, князь прикинул, что смогут унести с собой хотя бы человек пятнадцать. А лучше бы — все двадцать. Если сосчитать с теми, кого побили, так и совсем неплохо.

— Пищаль! — потребовал Данила Иванович и тут же получил искомое.

Повеселев, князь решил, что если бы завсегда так было, чтобы русские погибали, унося с собой по три ворога, так и воевать бы на Русь никто не полез!

Уцелевшие гусары тем временем поравнялись с перебравшимися на берег. Но, подскакав ближе, почему-то развернули лошадей. Их догнали, обступили со всех сторон, блеснули клинки, и не успел Данила Иванович удивиться, как верховые уже ловили коней без седоков.

Когда князь рассмотрел передних всадников, удивляться было поздно, — хорошо, что не отдал приказа стрелять…

— А мы, Данила Иваныч, решили, что ты пироги пошел есть, — ехидно сказал Иван Никитыч Романов, подъезжая ближе. — Дай, думаем, подмогнем малость… А тут, глядим, вместо пирогов гусары скачут. И чего они скачут-то?

— Да князь бы и сам справился, — хмыкнул боярин Шереметев, придирчиво изучавший клинок. Еще раз протерев оружие шелковым платком, убрал саблю в ножны, а платок заткнул за пояс.

— Ну, бояре… — только и смог сказать Мезецкий.

— Ну да, не князья, как некоторые, — оскалил белые зубы Иван Никитыч.

— Ни х… себе! Знатно поработали! — присвистнул Романов, рассматривая трупы. — Чего уставились? — прикрикнул он на своих и чужих холопов. — Коней — с собой забрать! Трупы спрятать, чтобы до завтра никто не нашел. — Повернувшись к князю, пояснил: — Зачем Струся-Гуся раньше времени расстраивать? Пущай думает, что князя побили да добро пропивать ушли…

— Куда едем-то, Иван Никитыч? — поинтересовался боярин Шереметев. — К тебе или ко мне? Ко мне вроде бы дальше, зато у тебя терем меньше.

— Значит, ко мне поедем, — решил Романов. — В тесноте, да не в обиде. Терем мал, да двор большой. Лошадей есть где поставить и овсом подкрепить. Как-никак, с вотчин митрополитовых шлют. Рыба есть, говядинка свежая… Да и бражка найдется, — похвастался боярин.

— На терем бы на мой не напали, — забеспокоился князь. — Там, конечно, народу вдосталь, да чтобы жена не напугалась. Решит, что убили…

— Ну, так пошлем кого-нить, — успокоил Романов. — Или давай супругу твою ко мне, в гости? Моя-то давно жалобится, что не с кем поболтать. Пусть себе бабы в светелке сидят, языки чешут. Да и Мария твоя младшенькому моему крестной приходится.

Мезецкий и Романов не были закадычными друзьями, как Шереметев и Иван Никитыч, но все же. И на полк их на один ставили, и детишек друг у дружки крестили. И жены приятельствовали — в церковь вместе ходили и в баньку, пока мужья в отлучке. В последние годы было не до гостеваний и не до разговоров. Хорошенько размыслив, Данила Иванович покачал головой:

— Давай за княгиней как-нибудь в другой раз пошлем. Я ж мыслю, что не пировать везете, а разговоры говорить.

— Правильно мыслишь! — обрадовался боярин. — Будем разговоры говорить, но попировать не грех. А к Марии я щас холопа пошлю, чтоб не переживала да дворне велела фитили на пищалях вздувать. В случае чего — успеем на помощь прийти.

Отправив холопов в людскую, где им накрыли столы, и наказав мужикам не напиваться (не послушают, черти!), князь прошел в чулан, где его ждала девка с горячей водой. Лучше бы, конечно, сходить в баньку, чтобы отпарить тело, сполоснуть с себя копоть и пороховую грязь, но недосуг. А пока Данила Иванович подставил руки, и холопка полила ему из красивого медного кувшина. Умыв руки, лицо, отершись рушником, князь прошел в трапезную.

Иван Романов не признавал ни водки, ни пива. Говорил, что от водки только дуреешь да поутру башка трещит, а от пива в пузе свербит да в нужный чулан бегаешь… Бражка — и выпить можно много, и башка не болит. Кормил боярин просто, но сытно. Щи с говядиной, пироги с рыбой, курицей и утиной печенкой, а еще каша пшенная с мясом, каша перловая с грибами да каша рисовая с изюмом. Был и румяный бараний бок, окруженный гречкой.

Когда перед каждым из мужчин поставили по горке горячих ржаных блинов, расставили топленое масло, сметану, мед и яблоки, тертые со взбитыми сливками, боярин грустно вздохнул:

— Икры нынче нет. Ее теперь не в Москву, а в Рыбную слободу везут.

— Ишь ты, в Рыбную слободу. Раньше о такой и не слышали, а теперь вон, главный город на Волге… — хмыкнул князь Мезецкий.

— Воевода там крепкий. Знаешь, наверное — Котов Алексашка?

— Это не Якова Котова сынок, из московских дворян? — призадумавшись, спросил князь. — Ежели евонный сын, тогда знаю. Помнится, очень Котов не хотел сынка в неметчину отправлять. Даже государю челом бил.