Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Ну, че, немочно… Еще как мочно, — хмыкнул атаман. — Скляницу принесла, уберегла! Максимка, налей-ка бабе.

Максимка неохотно налил чарочку, и Акулина, для приличия скривившись, выпила и раскраснелась еще больше…

— Ой, хорошо-то как, — блаженно выдохнула баба, оглаживая груди, а потом спохватилась: — Ты, атаман, мне больше не вели наливать. Пьяная буду…

— Ты еще после вчерашнего не протрезвела, — желчно укорил свекор, пивший по глоточку, цедя сквозь зубы.

— А ты, батя, лучше не лезь, — фыркнула баба. — Как пес на сене — сам не ам и другим не дам. А я свою меру знаю!

— Меру она знает, — хихикнул старик. — То-то вчера по болоту перла, как лосиха стельная. Я уж думал — утопнешь, дура!

— Ой, а ты бы и рад был, — фыркнула баба.

— Не, это верно. Меру знать надобно, — встрял Максимка, разливая и обделяя бабу.

— Ишь, мерщик выискался! — возмутилась Акулина. — У тебя одна мера — ведро выжрать! Вот мера! Ладно, я спать пошла…

Встав, Акулина не спешила покинуть компанию, будто чего-то ждала. Онцифир, догадавшись, хохотнул:

— Мало одной-то чарки? Давай-ка, Максимка, плесни еще.

Разливальщик скривился, но налил. Акулина выпила, занюхала рукавом и пошла к дверям. Обернувшись, заприметила Фимку, который опять задремал.

— Ну-кось, давайте я парня спать отведу. Чего ему с вами, с козлами пьяными, делать? — предложила баба, а мужики захохотали.

— Никитка, уведет она у тебя сынка да девство у него и порушит! — заржал Максимка, решив пока не разливать, а подождать, пока баба уйдет…

— А, пусть рушит, давно пора, — пьяно улыбнулся Никита. — Может, научит чему-нить. По девкам пойдет — пригодится.

— Да ну вас, кобелей, — отмахнулась Акулька, пребывавшая в благодушном настроении. — Спать робетенку надо, а вы тут пьяные вопли вопите. В нашей избушке места хватит.

— О, робятенку, — еще пуще заржал Максимка. — У энтого робенка меж ног, как у жеребца!

— Ты токмо на мою постелю его не клади, — забеспокоился дед Мичура. — Вдруг напруденит, а я сено свежее набил.

— Сам-то не напрудень! — хмыкнула невестка. — Опять вонять будет.

— На полати уложим, — сказал непьющий Матюшка, поднимаясь с места. — Я тоже сегодня к вам пойду. Ты дед, тута, на мое место ложись, а я на твое.

Акулина и Матюшка, взяв под руки Фимку, под гогот пьяных мужиков повели полусонного мальчишку к выходу.

— Ты, есаул, бабу-то не замучай, нам че-нить оставь! — крикнул им вслед Максимка под новый взрыв хохота.

Матюшка Зимогор, который не пил ни зелена вина, ни заморского винца, кобель был изрядный. Ну, каждому свое. Кому — вино пить, а кому — баб жучить…

Опростали еще по чарочке. Капуста закончилась, лук сгрызли. Из закуски только и оставалось, что занюхать свой рукав, да голову соседа.

— Дед, ты за болотами давно не был? — поинтересовался Онцифир.

— И вчера был, и до вчерашнего, — обтер губы Мичура, так и сидевший над одной-единственной чаркой.

— Че говорят?

— А че? — пожал дед плечами. — Все то же бают. Ляхи да татары лютуют. Откуда-то вотяки с вогулами пришли, Вологду опять пожгли. В Рыбной слободе татары турок вырезали, а тамошний воевода татар вниз головой вешать приказал. Говорят, так до сих пор и висят.

— До сих пор и висят? — спросил атаман, с сомнением покачав головой. — Про Рыбную слободу мы еще осенью слыхали… Тут уж никакая бы веревка не выдержала, сгнила б давно.

— Ну, за что купил — за то и продаю, — обиделся старик.

— Ладно, дед, — похлопал его по плечу атаман. — Давай-ка выпьем. Максимко, наливай…

Дед, осилив-таки чарку, с сомнением пожевал верхнюю губу беззубой челюстью:

— Ну, что еще и рассказать… Слыхал, на Москве опять буча. Боярин какой-то против ляхов пошел.

— А, бояре… — скривился Максимка. — Толку-то от них.

— Это точно, — согласился атаман. — Просрали Россию, чего уж… Ты, дед, что-нить интересное расскажи.

— Про клад панский слыхали?

— Не-а, — помотал головой народ, сдвигаясь поближе. Еще бы, про клады всегда интересно!

— Ну, тогда еще плесни, для разговора, — сказал дед, кивнув на чарку.

На сей раз Мичура осушил одним глотком, прокашлялся и начал:

— Вот, мужики, когда паны все кругом спалили да ограбили — и Ферапонтову обитель, и Нило-Сорскую, и Череповскую. Ну, сами знаете. В наших краях монастырей тьма-тьмущая. Врать не буду, сам не бывал, но люди сказывали, что у монахов образы святые в золотых окладах, лампадки серебряные, а книги, по которым молитвы читают, самоцветами изукрашены. Золота да каменьев — не то десять пудов, не то двадцать, неведомо, но дюже много. Вот, стало быть, паны стан разбили, сели добро делить, чтобы поровну было. А тут, как на грех, ихний главный начальник пан Лисовский приказал всем отрядам к нему съезжаться. Не то смотр хотел провести, не то город какой грабить…

— Верно, Устюжну хотел грабить, — задумчиво сказал атаман. — Все другие-то уже ограблены, только Устюжна да Ломск остались.

— Может, и Устюжну, — недовольно повел плечами дед, досадуя, что прервали.

Онцифир усмехнулся и кивнул Максимке, но тот лишь потряс пустой скляницей и выжидательно поглядел на атамана.