Лихое время. «Жизнь за Царя»

Онцифир с трудом перевернулся на брюхо. Стало полегче. Правда, захотелось до ветру. Полежал, надеясь, что расхочется. Не проходило… Кряхтя, как старик, атаман приподнялся и с трудом, по стеночке, запинаясь за спящих мужиков, пошел к выходу. Открыв дверь, впустил в избу немного свежего воздуха и света…

— Е-мое, — выматерился атаман, рассмотрев представшее зрелище.

Дед Мичура, свернувшись в калачик, так и лежал под столом. На столе спал Афонька Крыкин. Мужик был в шапке, в тулупе, но без штанов!

«Куда это он штаны-то девал?» — удивленно подумал Онцифир и вспомнил, что Афоньку-то и отправляли за вином! Мужик принес ведерный жбан, а потом долго сушил мокрые штаны, покрытые болотной грязью.

«Мать твою…» — запоздало спохватился атаман, представив, как пьяный мужик шел пять верст по болоту, а потом — обратно!

С лавки приподнялась всклоченная голова Максимки:

— Атаман, дверь закрой. Холодно! — чуть слышно сказал мужик и уронил башку обратно.

А ведь и впрямь холодно. Дрова в печурке прогорели, а камни холодные, как лед. Откуда-то несло дымом… «Не загорелось чего? Может, баня?» — обеспокоился атаман, выскакивая наружу.

Посредине островка, между баней и людской избой, горел костер, возле которого сидел человек. «А, тогда ничего», — успокоился Онцифир, отбегая за угол. Делая утреннее дело, атаман вспомнил, что этого мужика тут не должно быть…

— Здорово, атаман, — сказал Павлуха и улыбнулся своей улыбкой, от которой становилось жутко.

— Здорово, — отозвался Онцифир, подсаживаясь рядом.

— Башка трещит? — поинтересовался Павлуха.

— Как в колокол сунули… — хмуро ответил Онцифир, подрагивая от холода, и спросил: — Ты как тут оказался-то? Мы уж, грешным делом, за помин твоей души выпили.

— Слышал, — хохотнул Павлуха. — Вместе и пили… Я ж вчера за Афонькой шел. Поначалу-то сидел у болота, думал — как бы мне в стан-то пройти? А тут, гляжу — Афонька, со жбаном прям по болоту прется! Ну, я за ним и пошел. Думаю — потопнет, так хоть увижу, куда ступать-то не след. А ему, дураку пьяному, хоть бы хны! Так вот и пришел.

— Так всю ночь и просидел? — удивился атаман, забывая о похмелье.

— А че делать? К вам сунулся — дым коромыслом. Ты, когда меня увидел, завопил: «Во, Павлухина душа пришла! Душа, давай выпьем!». Ну, выпил я, понятное дело, к Акулине пошел. И там не лучше. Фимка, засранец, с бабы всю ночь не слезал… А эта дура только квохтит да кудахчет, как курица. Костер развел да соснул маленько.

— Ни хрена себе… — протянул атаман, пытаясь вспомнить, когда ж он предлагал выпить душе Павлухи… Но так и не вспомнил.

— Похмеляться будешь? У меня есть…

— Похмеляться? — задумчиво переспросил Онцифир. И хочется, и колется! Башка трещит, но, как говорят — «Опохмелишься, так весь день и пелишься!»

Хотел отказаться, но Павлуха уже вытаскивал из мешка кожаную фляжку.

— Давай, по глоточку, — сказал Павлуха, отхлебнув из фляжки и передавая ее страждущему.

Атаман, сделав глубокий глоток, задержал дыхание. Ух ты, лепота! В голове стало проясняться, а рожа Павлухи уже не казалась такой страхолюдной.

— Баклажку-то у ляхов забрал? — поинтересовался Онцифир, рассматривая фляжку. Явственно видно, что не у нас делали — кожа не простая, а с медными вставками, а горлышко медное, точеное. Сбоку, по коже, шло клеймо — не то птица какая-то со змеиной башкой, не то змея с крыльями.

— У них, — кивнул Павлуха.

— И как ты умудрился-то?

— Да так, — сказал мужик, зевая во весь рот. — Шел и шел следом. В последний-то воз лошадь была доходная впряжена. Вот, отстали сани. И возчиков двое. Один — из панов будет, а второй вроде бы наш. Я стрельнул, думал, в мужика попасть, а в лошадь угодил. Из лука-то стрелять не обучен, — виновато пояснил Павел и попросил: — Ты, атаман, попроси Никиту, чтобы он меня стрелять поучил. Попросишь?

— Дальше говори, — рассеянно кивнул Онцифир, обдумывая, как же теперь гнать Павлуху из отряда? Вроде неловко… Они-то тут зелено вино пили, а мужик бился. А не гнать — чего мужикам сказать?

— Эти орут, матерятся, а весь обоз вперед ушел. Ну, тут я и вышел. Один-то в меня из пистоли стрельнул, да не попал, а я их топором и уделал. Пока уделывал, остальные ляхи прибежали. Наверно, выстрел услыхали. Ну, я тут еще одного распазгал, схватил, что взять успел, — взял, да бежать кинулся. Тут все, — пнул Павлуха мешок.

— Пистолю взял? — жадно спросил Онцифир, косясь на мешок.

— А то! Теперь-то мне сам черт не брат! — горделиво сказал мужик, вытаскивая пистолет и пороховницу.

— Мне давай, — протянул атаман руку, а когда заметил, что Павлуха собирается послать его куда подальше, пояснил: — Мы ведь как порешили — коль жив останешься, из ватаги тебя выгнать.

— За что это? — опешил мужик.

— А за то, мил-человек, что ты моего приказа ослушался. Молодец, конечно, что ляхов побил, но своеволия не должно быть. Понял? Так что сам решай — либо мне пистолю отдаешь, вроде — в наказание. Либо катись из отряда к ядреной матери.

Павлуха задумался. Оглядев пистолет, почесал шрамы под шапкой и протянул оружие атаману:

— Хрен с ним, забирай. Я себе новую пистолю добуду.