Лихое время. «Жизнь за Царя»

— А… — махнул рукой атаман и под радостный вопль мужиков вытащил из-под стола упрятанный туда жбан с вином. Передав его разливальщику, сказал: — Не дал бы, да деда уважить надо, чтобы речь ему смазать…

Польщенный дед затряс бородой, прокашлялся и продолжил:

— Ну, паны уехали, а золото да каменья в землю закопали и приставили к ним охрану, да с нею мага-чародея, которому велели клад беречь. А мужики тамошние да стрельцы московские про клад узнали, решили золото себе забрать. Окружили они стан панский. День бились, другой бились, а потом понял чародей, что побьют их всех, сотворил заговор, да обернул всех панов собаками, а сам ударился оземь и вороном стал. Вошли мужики в стан и видят, что там никого и нет — только собаки бегают да здоровенный ворон летает. Искали-искали золото, да так и не нашли. А ворон этот все норовит глаза выклюнуть, собаки за ноги хватают. Стали они в ворона стрелы метать, но все мимо. А собак и саблей рубили, копьем кололи, без толку…

Закончив, дед Мичура обвел взглядом мужиков, ожидая не то похвалы, не то сомнений. Но хвалить или сомневаться народ не спешил, думал.

— Надобно было из пищали стрелять, — заявил Максимка, разливая. — Пуля, она любого во́рона так прошибет, что перья в клочья полетят.

— Так то — во́рона! — хмыкнул Кузька Шалый, молодой мужик, чуть старше Фимки. — А тут маг-чародей… Его надобно серебряной пулей бить. И собак этих, оборотней, — серебром промеж глаз. Они бы померли да в человеков превратились. А потом закопать да кол осиновый им в задницу!

— Где же столько серебра-то набрать, чтобы пули лить? — хмыкнул атаман. — Тут на каждую пулю осьмушку свинца изведешь, а серебро — оно ж легче. Это ж, почитай, фунт серебра на ствол надо! Да на порох тратиться… Стрелой, ежели. На наконечник-то меньше серебра надо.

— Погнется, — заявил Никита. — Серого, если в лоб бить, и железом не пробьешь, а серебро — тьфу!

— Оборотней, парнеки, можно солью бить! — авторитетно сказал дед.

— Да ну? — удивился атаман. — Сроду не слышал.

— Ты, Онцифирка, хоть и атаман, а супротив меня — сосунок! — обидчиво изрек Мичура, с пьяных глаз позабывший об уважении к начальству.

Атаман в другое время такой наглости бы не снес, дал бы в ухо, а сейчас, в благодушном настроении, только усмехнулся и подначил старика:

— На хвост, что ли, соль-то сыпать?

— Э-э, дурак ты, атаман, — обиделся старик. — Соль, она не просто соль. Соль — это слезы божьи! Берешь фунт соли, запыживаешь и — как стрельнешь из пищали…

— А вся соль по ветру и разлетится… — еще пуще засмеялся атаман. — Ты, дед, хоть раз из пищали-то палил? То-то…

— Х..я это! — вмешался допреж молчавший Афонька Крыкин. — Не пулей надобно, не солью, а святой водой сбрызнуть. И попа привести, чтобы молитовку сотворил. Со святым словом никакой бес не страшен!

Народ притих. Супротив Божьего слова никто возражать не мог…

— Эх, а винцо-то кончилось, — сказал Максимка и грустно потряс пустой скляницей.

— Непорядок! — пьяно повел взором атаман. — Ну-кось… Дед, неужто ничего нет?

Атаман с трудом продрал глаза и попытался привстать. Привстал, но тяжеленная голова уронила тело обратно. «Мать твою… — с трудом пошевелил мозгами Онцифир. — Надо ж так ужраться!»

То, что творилось вчера, помнил смутно. Вроде когда вылакали скляницу, стали искать еще. У запасливого деда обнаружилась бражка, которой хватило по паре чарок. Не-а, не чарок. Бражку разливали по кружкам… Потом… А потом вроде бы послали кого-то в деревню. А кого посылали? Дорогу через болото знали трое — он сам, дед Мичура и Акулина. Он точно не ходил, не по чину. Дед? Нет, дед после бражки упал под стол и оттуда уже не вставал. Акулина?

Вспомнив про Акулину, атаман затрясся в беззвучном хохоте, но смеяться не смог — в башке что-то загудело, будто по билу стукнули… Эх, баба! Правильно дед говорит — б… она и есть б…!

Вчера они с Никитой пошли в избушку, где обитали дед и Акулина, — нет ли у бабы чего выпить, а там… Там, конечно, было темно, как у шишиморы в болоте. Сверху, где обустроены дедовы полати, доносился богатырский храп. Снизу что-то шебуршало, сопело, а Акулина приговаривала сквозь стоны: «Ай хорошо милай, ай баско-то как!»

— Эт-то че тут такое? — пьяненько хохотнул Никита, а потом насторожился: — Эт-та кто её жучит? Матюшка?

— Не-а, — пробормотал атаман, прислушиваясь к звукам. — Матюшка уже без задних ног дрыхнет. Это Фимка твой…

— Че, Евфимий?! — вскипел Никита. — Да я его, сучьего потроха!

— Ну, не мешай, — остановил мужика атаман. — Пущай…

— Ну, так я ж и не против, — буркнул Никита. — Токма, чеж он, сучий потрох, поперед батьки-то?

— Не бухти, — скривился атаман. — Не за тем шли. Эй, Акулька, вино осталось?

Фимка вроде бы и не услышал, а Акулина, продолжая стонать, отозвалась:

— Ой, хорошо-то как… нету ничего… ой, баско-то… ступайте отсюдова к е…й матери, ой…

— Ах ты, курва полоротая! Да я тебе б… худая! — вскипел Никита, но атаман, стараясь не заржать, вытащил мужика силой…