Лики русской святости

В одном из номеров газеты «Известия» за 1922 год патриарх Тихон возглавил список врагов советской власти. Живым укором, помехой в карьерных планах, врагом номер один он был и для «обнагленцев», которые вряд ли могли внятно объяснить свою инстинктивную вражду к Святейшему – и только повторяли бессмысленные казенные штампы про контрреволюцию. И власть, и обновленцы, «упразднив» патриаршество, могли торжествовать. Но те и другие не учитывали, что имеют дело не с немощным, слабодушным стариком, лишь волею случая занесенным на высоту своего сана, а с человеком, в котором, словами одного корреспондента парижской газеты, «под образом слабости угадывается крепкая воля, энергия для всех испытаний, вера непоколебимая» – с избранником Божьим.

Кроме того, обновленцы по дикости своих понятий, должно быть, позабыли, что лишить монаха его звания может только он сам и только одним способом – отрекшись от своих обетов, что равнозначно для него смертному греху самоубийства.

8 мая чекистские режиссеры наблюдали поставленный ими спектакль. Патриарха Тихона после трех недель содержания в тюрьме ГПУ привезли обратно в Донской монастырь. Туда же с горделивыми физиономиями принеслась делегация обновленцев во главе с самозванным митрополитом «всея Сибири». Под присмотром советских законников патриарха объявили «бывшим» – зачитали ему постановление лжесобора и потребовали добровольно снять с себя священнические одежды. Подивившись такому нарушению всех церковных канонов, патриарх Тихон наотрез отказался выполнить это безумное действие. Еще какое-то время делегация чуть не хором уговаривала его подчиниться «собору», но вынуждена была убраться несолоно хлебавши.

Однако печать немедленно разнесла весть, что патриарх Тихон лишен сана, а в советских и чекистских документах его отныне именовали не иначе как бывшим патриархом.

Но что делать с самим «бывшим» главой Церкви, советская власть в тот момент не представляла. Православные волновались, западные страны выражали недовольство. Британское правительство прислало меморандум (знаменитый «ультиматум лорда Керзона»), где требовало пересмотреть советскую религиозную политику и прекратить гонения на духовенство. В ином случае угрожало расторжением торгового договора. С другой стороны, в головах экспертов по безбожию зрел замысел скомпрометировать патриарха. В таких обстоятельствах и появились на свет две записки Е. Ярославского (М. Губельмана, председателя АРК, одного из идеологов безбожия), адресованные Сталину. Первая предлагала «следствие по делу Тихона вести без ограничения срока». Вторая сообщала: «Необходим какой-нибудь шаг, который оправдывал бы наше откладывание дела Тихона, иначе получается впечатление, что мы испугались угроз белогвардейщины».

Власть решила освободить патриарха. Условием этого должно было стать его письменное раскаяние в преступлениях против советской власти и выражение полной лояльности к ней. Как предполагал Ярославский, это спутает «совершенно карты всей эмигрантщины», «явится ударом по всем тем организациям, которые ориентировались на Тихона», «его личное влияние будет скомпрометировано связью с ГПУ и его признаниями».

Чтобы получить заветное раскаяние, на патриарха, конечно, надавили – но и обещали взамен смягчение «антирелигиозной политики». Для Святейшего, не дорожившего своей земной жизнью, второе было куда более весомым аргументом. Главным же доводом послужило то, что Церковь нуждалась в патриархе – и острее, чем когда-либо прежде. Он знал, что одно лишь его появление на свободе, среди народа утихомирит многие страсти, обличит ложь обновленчества, утишит смуту в умах и в душах, вселит надежду, укрепит веру. Ради всего этого он готов был на уступку власти.

16 июня 1923 года в Верховный суд поступило заявление патриарха Тихона. В нем он признавал свою прежнюю враждебность советской власти, которая «временами переходила к активным действиям», соглашался с тем, что заслуженно был привлечен к ответственности, раскаивался «в проступках против государственного строя» и, наконец, просил освободить его из-под стражи. «При этом я заявляю… что я отныне советской власти не враг. Я окончательно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции». Заявление это кажется написанным под диктовку; но если это и не так, то, во всяком случае, навязанная патриарху большевистская терминология в нем налицо.