Лики русской святости

Вскоре состоялась встреча патриарха с Красницким. Тот подтвердил свое покаянное намерение. Был составлен проект Высшего церковного совета, куда вошел и «кандидат от власти». Но на этом готовность каяться у «живоцерковника» иссякла. Зато в газетах появилось его интервью, содержавшее всё ту же чушь о присоединении патриарха к обновленцам. А сам Красницкий нагло обосновался в Донском монастыре, по соседству со Святейшим. Вызванный вскоре на архиерейское совещание, он заявил, что войдет в новый Совет только в своем обновленческом сане (неслыханном для православных) «протопресвитера всея Руси». И не рядовым членом, а заместителем председателя. На этом все переговоры с ним резко оборвались. Патриарх Тихон подписал указ, ликвидировавший проект компромиссного Церковного совета. На одной из резолюций по этому делу он твердо обозначил свою позицию: «Прошу верить, что я не пойду на соглашения и уступки, которые поведут к потере чистоты и крепости православия…» Видимо, были и такие, кто под воздействием советской и обновленческой лжи подозревал первосвятителя в нестойкости, в готовности «прогнуться». Однако подавляющее большинство всё же верило своему патриарху – даже когда Тучков попытался выжать из этого дела хоть что-то и обнародовал в газетах проект уже отмененного патриархом Высшего церковного совета. Он рассчитывал вызвать тем самым бурю возмущения православных, гнев на патриарха, а добился обратного – расспрашивая священников в храмах, церковный народ в который раз убедился в лживости советской печати. Но ценой этой маленькой победы стал вынужденный роспуск Московского епархиального совета, важной составляющей Патриаршего управления. Этого потребовал Тучков, иначе всех членов этой структуры ждали арест и отправка в лагеря.

Летом 1924 года во время передышки между ссылкой и лагерем в Донском монастыре побывал митрополит Кирилл (Смирнов). Через несколько месяцев Святейший назначит его первым кандидатом на должность патриаршего местоблюстителя после своей смерти – до выбора нового главы Церкви. Теперь же, в грустной задушевной беседе с патриархом, митрополит обронил фразу: «Ваше Святейшество, о нас, архиереях, не думайте, мы теперь только и годны на тюрьмы». Но святитель Тихон не мог не думать о тех, на ком держится Церковь. Ведь любое неудовольствие власти или карательных органов, малейшее неподчинение их требованиям, несогласие патриарха пойти на уступки, неприемлемые для Церкви и веры, влекли за собой новые аресты епископов и митрополитов, ближайших сотрудников Святейшего, на которых он опирался в эти тяжелые годы. Церковь лишалась архиереев, патриарх – опоры, а вздорным и несусветным требованиям власти не было конца.

Отделив Церковь от государства, то есть от себя в том числе, советская власть теперь всячески выражала странное для нее желание возглавить эту неподатливую, несокрушимую Церковь, которая требовала стольких усилий для ее уничтожения и всё же оставалась жива, крепка, несмотря ни на что. Тщетные попытки борцов с религией создать пропасть непонимания между патриархом и его паствой, спровоцировать отчуждение народа от главы Церкви следовали одна за другой. То это было «настойчивое пожелание», чтобы в храмах на богослужениях было введено молитвенное поминовение ненавистной для верующих советской власти. То патриарха обязывали внедрить в церковную жизнь новый, григорианский стиль календаря – неприемлемый для православных уже потому, что этот стиль был принят безбожным государством и обновленцами. Проблема поминовения власти разрешилась сравнительно легко – Синод выработал нейтральную молитвенную формулу «О стране Российской и о властех ее» (которую дьяконы к тому же переиначивали на созвучную «…и областех ее»). А вот новый стиль был уже почти что введен указом патриарха осенью 1923 года – но вскоре отменен… по вине Тучкова, перестаравшегося со своими интригами и шаблонными провокациями. Вознамерившись спровоцировать волнения среди православных, он задержал в типографии патриаршее послание, где разъяснялась суть реформы и ее законность с церковной точки зрения. Послание нужно было разослать по всем епархиям, но время до Рождественского поста оказалось упущено. А во время сорокадневного поста переход на новый стиль был неудобен для Церкви, так как сократил бы его длительность почти на две недели. Но в Москве-то указ патриарха о введении нового стиля был уже зачитан, в храмах уже служили по новому календарю, и Тучков полагал, что обратного хода у Святейшего нет. Сильно же он удивился, когда вскоре в столичных церквах вновь объявился старый стиль!