Ликующий на небосклоне

– Я уже не та маленькая своенравная девчонка, что сбежала из дворца, ни о чем не думая, кроме собственной гордости. За время похода я встретила много разных людей. Слушала их, размышляла о судьбах. Оказывается, люди очень разные, и судьбы у них разные. Я раньше не понимала этого. Весь мир стал для меня другой. Как будто я все время смотрела на лес из дома сквозь окно, и он мне казался сплошной зеленой однообразной стеной. Но, вот, я вышла из дома и пошла по узкой тропинке в самую гущу. Оказалось, в лесу множество деревьев, и все не похожие друг на друга, а еще в ветвях живут птицы, а в кустах прячутся звери, – и все совсем не так, как кажется из окна. Я поняла, что в жизни не самое ценное – золотые гребешки и красивая одежда. Самое ценное – уважение людей, тех, кто рядом, кто искренне, а не ради карьеры, готов пожертвовать жизнью. Люди спасают тебя, не потому, что ты – Дочь Солнца, а потому, что любят тебя. Когда мы бились с врагами, я замечала, как воины пытались закрыть меня грудью и бросались отчаянно на копья, лишь бы только враг не приблизился ко мне. С какой благодарностью они смотрели на меня, и как мужественно переносили боль, когда я перевязывала им раны. Мне кажется, что тот мой мир, из которого я убежала, давно исчез, смыт морской волной. Я вернусь совсем в другую жизнь. Я никогда уже не буду озорной Меритре, не дававшей покоя слугам и нянькам. Другой – даже себе самой незнакомой.

– Я тебя понимаю, – признался в свою очередь Амени. – Поступая служить в армию, я наивно думал, что будет весело: стану героем, оденусь в славу, как в тонкие одежды. Подвиги так и валяются у меня под ногами – только подбирай. Но когда увидел своих товарищей, истекающих кровью, когда почувствовал, как смерть дышит смрадом в лицо, мир перекрасился для меня из яркого, зеленого в кроваво-красный. А еще мне кажется, что на моих руках кровь, и я никак не могу ее отмыть, а в смерти тех моих товарищей, что пали на поле боя, виноват только я. Но все это я еще смогу пережить. Боюсь, мне не по силам пережить разлука с тобой. – Последняя фраза вырвалась неожиданно. Как будто не Амени ее произнес, а тот, кто-то другой, тот, кто живет в его душе – его Эб.

Меритре смотрела прямо в его глаза, и он чувствовал биение ее сердца. Она произнесла изменившимся твердым, каким-то каменным голосом:

– Мы справимся. Вот уведешь. Мы сможем все! Неужели напрасно Йот провел нас через эти испытания, чтобы, вот так, просто, взять и разлучить? Так не должно быть! Пусть Всевышний повелевает судьбами. Но он не может быть столь безжалостным и жестоким. Иначе люди бы не верили в его справедливость и не молились бы каждый день, вверяя ему свои жизни.

– Что грустим, как зайцы во время разлива, – пошутил Эйя, входя с Хармхабом в комнату. – Кого-то провожаем в мир иной? Взбодритесь! Завтра праздник. Кстати, Меритре, тебе прислал твой воздыхатель послание.

– Кто? – удивилась девушка, вытирая слезы.

– Ахмосе.

– Я не желаю читать его послание.

– Но он пылко признается тебе в любви. В стихах! Извини, – виновато улыбнулся Эйя, – но я не выдержал и заглянул в письмо.

– Прочитай нам всем, что он там насочинял, – попросила Меритре безразличным тоном.

– Удобно ли? Он же написал только для тебя, – усомнился Эйя.

Меритре только презрительно фыркнула.

Сестра – на другом берегу.

Преграждая дорогу любви,

Протекает река между нами.

На припеке лежит крокодил.

Вброд я иду по волнам,

Пересекая теченье.

Храбрости сердце полно.

Тверди подобна река.

Любовь укрепляет меня, -

Как от воды заклинанье,

Пропетое девой.

Я вижу ее приближенье – и руки простер.

Сердце взыграло,

Как бы имея вечность в запасе.

Богиня моя, подойди, -

Не медли вдали от меня!

Быть бы мне черной рабыней,

Мойщицей ног!

Мог бы я вволю

Кожей твоей любоваться

Рад бы стиралщиком стать я

На один-единственный месяц:

Платья твои отмывать

От бальзама и мирры душистой

Быть бы мне перстнем с печатью на пальце твоем!

Ты бы меня берегла,

Как безделушку,

Из тех, что жизнь услаждают.

Целый день я молю мою госпожу!

Не будь мне врагом!

О, госпожа моя, не заставляй,

Не заставляй меня ждать.

Я не могу сдержать мою лошадь,

В ее теле – буря.

Но я еще могу править,

Лежа поверженный в колеснице.

– Я сейчас расплачусь! – притворно всхлипнул Хармхаб и залился неприличным хохотом.

– Чего ты ржешь, как гусак? – не понял его Эйя. – Вдумайся, какие душевные красивые стихи.

У Хармхаба от смеха заболела голова. Он сжал ее руками, но сдержаться никак не мог. Наконец произнес, все еще сотрясаясь:

– Меритре, не верь ни единому его слову. Сердце его взыграло! – внезапно Хармхаб стал злой. – Да если б сердце его взыграло, он бы бросил все, босой поплелся бы за тобой. Шагал рядом и нес твои сандалии, а в бою закрывал тебя грудью. А эти стихи, – Хармхаб опять не сдержал смех. – Пройдоха Хотимер.

– Хотимер? Придворный поэт, – вспомнил Эйя.

– Эти стихи я посылал Мутнетжмет, когда еще не назвал ее сестрой. Этот рифмоплет-кровопийца за свою писанину потребовал с меня десять гусей.