Лили. Сказка о мести

Пока Джойс суетится в кухне, Лили разглядывает маленькую гостиную, опрятную в каждой мелочи, с салфетками на спинках кресел и фарфоровым сервизом в буфете. И тут Лили замечает, что на стене висит дагерротип. Она поднимается и подходит, чтобы его рассмотреть. Он побурел от времени, и даже бурый выцветает снизу, словно его подмывает пенный морской прилив, но чуть выше видны два лица – Джойс и Сэм, которые с вызовом смотрят в кадр, а вдоль нижнего края снимка идет подпись: «День свадьбы, 2 августа 1855 года». И вот они сидят бок о бок, застыли для фотографии, с невероятной серьезностью, написанной на лицах, будто оказались на похоронах. На Сэме цилиндр, его высокий воротничок и галстук-бабочка выглядят элегантно. У Джойс поверх послушных темных локонов надет кружевной чепец, украшенный мелкими ленточками. У нее гладкое, но пухлое лицо. Карие глаза Сэма кажутся очень темными, а глаза Джойс – довольно бледными, будто свет вспышки лег неравномерно или в момент, когда производился снимок, перед глазами Джойс промелькнуло нечто призрачное.

Джойс возвращается и, заметив, что Лили разглядывает свадебный фотоснимок, говорит:

– О, подумать только, это было двенадцать лет назад! Какими юными мы были.

– Вы чудесно выглядите, Джойс, – говорит Лили.

– Вы очень добры, но это не так, деточка. Я никогда ничего особенного собой не представляла. А где вы были в 1855 году?

– О, – отвечает Лили. – Я все еще жила у Нелли Бак на ферме в Суффолке. Мне до последнего момента не говорили, что придется вернуться в Госпиталь для найденышей. Я думала, что навсегда останусь у Нелли.

Джойс вздыхает. Она подбрасывает угля в очаг и говорит:

– Я всегда считала, что это дурная затея – отсылать детей, а потом возвращать их обратно. Потому что из рассказов Сэма о тех его попытках повидать вас и узнать, как вам живется… я так поняла, что с детьми там обращаются весьма жестоко. Я не ошибаюсь?

– Это потому, что никому нет дела до детей, – говорит Лили. – Мы лишь несем на себе грехи наших матерей. И поэтому никто не хочет нас любить.

– Я так не думаю. Я хотела, всю жизнь. Наверное, попечители стараются, как могут, но, знаете ли, случается и плохое.

– Знаю.

– Где-то год назад там была странная смерть. Не знаю, слышали ли вы об этом. Одну из сестер то ли задушили, то ли отравили, то ли еще что-то, не помню. Сэма туда вызвали. С виду это походило на несчастный случай: бедолага поперхнулась лауданумом, и сердце ее остановилось. Но он сказал мне без всяких околичностей, что увидел в этом нечто неестественное и что это могло быть убийство.

– Ох, – сказала Лили. – А что там было неестественным?

– Не упомню. Сначала вызвали местных полицейских, и те заключили, что это несчастный случай, но на всякий случай передали дело в сыскной отдел и попросили, чтобы им занялся Сэм, поскольку знали, что ему хорошо знакомо это место. Сэм допросил нескольких работников госпиталя, но ничего нового не узнал и сказал мне, что думает, что те отмалчиваются, хотят все замять, если понимаете, о чем я.

– Интересно, зачем им это.

– Ну, Сэм сказал, что до него дошли слухи о дурных наклонностях этой персоны – той, что умерла. Так он и сказал – «дурные наклонности». И у того, кто ее убил – если ее действительно убили, – видимо, были на то причины: там творились вещи, о которых не говорят вслух.

Лили быстро возвращается в свое кресло и допивает портвейн. Она знает, что дрожит, и пытается скрыть это, плотно сжав ладонями колени. Джойс отходит от свадебного фотоснимка и садится напротив Лили.

– Вы в порядке, деточка? – спрашивает она. – Вы побледнели.

– Да, – отвечает Лили. – Так бывает, когда я вспоминаю жизнь в госпитале…

– Вас огорчают эти мысли. Я понимаю. Больше не будем об этом.

Лили молчит минуту, а потом спрашивает:

– А Сэм ищет убийцу?

– Нет. Кажется, нет. Он говорит, что нет никаких зацепок. Но он считает, что если это и вправду было убийство, то виновный сознается.

– Сознается?

– Так думает Сэм. Он говорит, что уверен в этом. Детей у Корама воспитывают в таком страхе перед Господом, что если это злодеяние совершил один из них, то груз его… чувство вины… со временем станут невыносимы, и убийца признается. И вот тогда Сэм поймет, каким был мотив. Он говорит, удивительно, насколько часто убийцы сознаются в содеянном. Мириться с собственными грехами – это то, что дается нам труднее всего, не так ли?

Лили сидит, уставившись на свои руки, и пытается сдерживать дрожь. Ей хочется сказать: «Я убила сестру Мод, я набила ей рот волосами. Меня бросили волкам на съедение в мешке, полном волос, и я решила, что такая смерть подойдет злодейке Мод, из-за которой я чуть не умерла еще раз – от позора. Но я убила не только для того, чтобы отомстить за случившееся со мной, но и чтобы защитить девочек, которые жили там после меня», но она знает, что если признание и вырвется наружу, то услышит его не Джойс Тренч.

Джойс берет начатую вышивку в пяльцах и принимается неторопливо водить иголкой.