Лиловый цветок гибискуса

Выехав за ворота, тетушка Ифеома снова повернула ключ в замке зажигания. Когда машина вздрогнула, но не завелась, она пробормотала: «Благословенная Матерь Божия, пожалуйста, не сейчас» и повернула ключ снова. Машина только жалобно застонала. Сзади нам уже гудели, я обернулась и увидела женщину в желтом «Пежо 504». Она вышла из автомобиля и направилась к нам. На ней были брюки-кюлоты, трепетавшие вокруг пухлых, похожих на сладкий батат лодыжек. Женщина наклонилась к окну микроавтобуса тетушки Ифеомы. Буйные кудри на ее голове развевал ветер.

— Вчера моя машина застряла возле Восточной лавки. Сын сегодня утром откачал литр бензина из машины мужа, чтобы я могла съездить на рынок. О di egwu[83]. Надеюсь, бензин скоро привезут.

— Поживем — увидим, сестра. Как семья?

— Все здоровы. И ты будь здорова.

— Давай подтолкнем, — предложил Обиора и уже открыл дверь.

— Подожди, — тетушка Ифеома снова повернула ключ в замке, и ее микроавтобус завелся. Тетушка с визгом рванула с места, словно не хотела дать машине ни шанса заглохнуть.

Мы остановились у самого края дороги возле торговки дакриодесом, которая разложила фрукты пирамидами на эмалированном подносе. Тетушка Ифеома дала Амаке несколько скомканных банкнот из сумочки. Амака поторговалась, потом улыбнулась и показала на ту пирамидку, которая ей больше всего понравилась. Интересно, каково это — сбивать цену и покупать у торговцев с рук?

Когда мы вернулись в квартиру, я присоединилась к тетушке Ифеоме и Амаке на кухне, а Джаджа и Обиора умчались играть в футбол с соседскими детьми. Тетушка Ифеома достала один из огромных бататов, которые мы привезли с собой из дома. Амака разложила на полу газеты, чтобы нарезать дакриодес: так было удобнее, чем на столе. Когда Амака сложила ломтики батата в пластмассовую миску, я предложила их почистить. В ответ она молча протянула мне нож.

— Камбили, тебе понравится отец Амади, — заявила тетушка Ифеома. — Он недавно у нас служит, но его уже очень любят в университете и зовут обедать в каждый дом.

— А я думаю, что с нашей семьей у него самые лучшие отношения, — заявила Амака.

— Амака всегда его защищает, — засмеялась тетушка.

— Ты портишь батат! — вспыхнула Амака. — Ну вот, отрезала слишком много! И что, так вы его чистите дома?

Я вздрогнула и уронила нож в дюйме от ноги.

— Простите, — забормотала я, сама не понимая, за что именно извиняюсь: что уронила нож или что слишком неэкономно отрезала кремово-белую мякоть.

Тетушка внимательно за нами наблюдала.

— Амака, ngwa[84], покажи Камбили, как надо его чистить.

Поджав губы и приподняв брови, Амака обернулась, чтобы взглянуть на мать. Она как будто не верила, что кому-то надо показывать, как правильно чистить батат. Амака взяла в руки нож и стала очищать кусок, срезая с него только кожицу. Я наблюдала за точными движениями ее руки, жалея, что вряд ли смогу так же. Лента срезанной кожуры не обрывалась, превращаясь в меченную землей спираль.

— Может быть, мне стоит записать это в твоем расписании: учиться чистить батат, — пробормотала Амака.

— Амака! — рявкнула тетушка Ифеома. — Камбили, принеси мне немного воды из бака, который стоит на улице.

Я взяла ведро, радуясь подаренному предлогу выйти из кухни и больше не видеть насупленное лицо Амаки.

Остальную часть дня кузина была не особо разговорчива, вплоть до прихода отца Амади, который принес с собой аромат одеколона. Чима запрыгнул на него и не отпускал, с Обиорой он обменялся рукопожатием, а тетушку Ифеому и Амаку поприветствовал быстрыми объятиями. После этого тетушка представила ему меня и Джаджа.

— Добрый вечер, — сказала я, и добавила: — Святой отец. — Обращаться так к этому почти еще мальчику в футболке с открытой шеей и настолько выцветших джинсах, что было непонятно, какого они цвета, казалось практически святотатством.

— Камбили и Джаджа, — сказал он так, словно мы уже встречались. — Как вам нравится здесь, в Нсукке?

— Им тут совершенно не нравится, — буркнула Амака, и я пожалела, что она так сказала.

— У Нсукки есть свои прелести, — улыбнулся отец Амади. У него был красивый певучий голос, который действовал на меня подобно маминому бальзаму. Он рассказывал что-то за ужином, сплетая английский и игбо, но я не поняла ни слова, очарованная только этим певучим голосом. Отец Амади был как дома: он знал, у какого стула выступает гвоздь, который может оставить затяжку на одежде.

— Мне казалось, я забил его, — сказал он и переключился на разговор о футболе с Обиорой. Потом обсудил с Амакой историю о журналисте, которого только что арестовало правительство, поговорил с тетушкой Ифеомой о женской католической организации, а с Чимой — о соседской видеоигре.

Кузены оживленно болтали, как и всегда, только на этот раз они ждали, что скажет отец Амади. Я думала о жирных цыплятах, которых папа иногда покупал в качестве пожертвования и которых мы брали с собой к алтарю в дополнение к вину для причастия. Цыплята азартно и беспорядочно клевали кусочки хлеба, которые им бросала Сиси. Мои кузены бросались на слова отца Амади подобно тем цыплятам.