Линкольн, Ленин, Франко: гражданские войны в зеркале истории

С 1940‑х до 1980‑х годов советские СМИ никак не рекламировали фактов возвращения на родину отдельных деятелей послереволюционной эмиграции – Вертинского, Ильиной, Коненкова, Цветаевой, Прокофьева, Яхонтова. Скупые упоминания об этом были несекретными, но намеренно рассеянными властью по малотиражным публикациям или по изданиям «специального хранения»/«служебного пользования». Последним реэмигрантом, о прибытии которого на родину оперативно поведали советская печать и кинохроника, был А.И. Куприн (1937 год). О возвращении генерала В.А. Яхонтова, «классово чуждого», но никогда не боровшегося против большевиков и оказывавшего услуги советским властям, советской публике было позволено узнать только после его смерти.

В 1960–1970‑х годах советским издателям дали «сигнал» – им разрешили печатать воспоминания некоторых реэмигрантов: Александровского, Ильиной, Любимова и Мейснера. Но их книги, как и биография последнего российского императора «Двадцать три ступени вниз», выходили в свет ничтожно малыми в сравнении со спросом на них тиражами. Добраться до них удавалось разве что в больших или внутриведомственных библиотеках[308]. Вполне верноподданнические, прошедшие внутреннюю и прочую цензуру воспоминания Вертинского увидели свет только после смерти автора, и то лишь в малодоступном массовому читателю журнальном варианте. На его издание книгой вдова и дочери артиста были вынуждены потратить еще четверть века.

О героической деятельности и гибели русских эмигрантов-подпольщиков и партизан от рук нацистов в оккупированной Франции советскому общественному мнению было разрешено узнать с 20‑летним опозданием – в 1965 году, когда наши сограждане не без изумления были информированы, что некоторые борцы европейского Сопротивления русского происхождения посмертно награждены советскими орденами. Акт награждения, сам по себе глубоко положительный, был однако в большей степени продиктован не целенаправленной линией правителей СССР на прощение эмигрантов, а внешнеполитической заинтересованностью Кремля в развитии отношений с Францией, руководимой не страдавшим русофобией Шарлем де Голлем.

В настоящее время установлено, что в середине 1960‑х годов правящие круги СССР в течение двух лет вели через журналистов-международников, аккредитованных в Нью-Йорке и Вашингтоне, закулисные переговоры с патриархом эмиграции – Александром Керенским о его визите в страну и даже о его репатриации. Успех переговоров означал бы дополнительный политико-психологический выигрыш коммунистов. Из Кремля бывшему премьер-министру ставили условия: публично признать историческую закономерность большевистского переворота и дать положительную оценку «достижениям советского народа» и политике единственной легальной партии. Престарелый республиканец Керенский не отвергал идеи визита/возвращения, но возражал в деталях. В событиях 1917–1918 годов он усматривал только редчайшее сцепление обстоятельств. В итоге тщательно засекреченные переговоры зашли в тупик и были прерваны советской стороной. Очередной шанс открыто порвать с наследием былого конфликта и встать над борьбой белых и красных был упущен.

В отличие от Испании в Советском Союзе такие публичные институты, как церковь и армия, не могли дать – и не дали импульсов к общенациональному примирению. С полной силой сказывалось истребление свободы мнений в вооруженных силах, политическое бессилие «огосударствленного» духовенства всех конфессий, болезненно придирчивая цензура на всех уровнях. Тем более не могли породить подобных импульсов казенные профессиональные объединения, пронизанные подкупом, слежкой и доносительством – союзы писателей и художников, композиторов и журналистов.

Во всех этих явлениях преломлялось роковое явление отечественной истории XX века – сильнейшее разрушение ткани гражданского общества, которым сопровождалась наша Гражданская война, неразрывно связанная с революцией.

Новая, третья по счету волна тенденций к примирению стала поэтому плодом не целенаправленной государственной политики, а стихийных импульсов, которые стали исходить непосредственно из гражданского общества. «Третья волна» проистекала из менталитета городской интеллигенции – умственного авангарда общества, более всего пострадавшего от Гражданской войны – и более всего осмысливавшего ее.

Интеллигенция не в силу врожденных добродетелей, которых у нее нет, а в силу особенностей социально-профессионального положения (свобода от физического труда, привычка к чтению) имела наиболее благоприятные возможности осмысления творчества писателей и мемуаристов, которые побывали в годы войны и на белой и на красной территории и потому служили своеобразными соединительными звеньями между побежденными и победителями – Булгакова, Вертинского, Игнатьева («красного графа»), Катаева, Куприна, Паустовского, Толстого (еще одного «красного графа»), Цветаевой, Шульгина.

Третья волна примирения стала заметным явлением с 1950‑х годов. Со временем она нарастала.