Лионель Линкольн, или Осада Бостона

Зима 1774 года была замчательно мягкая, но зато весна наступила необыкновенно холодная и дождливая. Ліонелю часто приходилось поэтому сидть дома. Однажды вечеромъ, когда проливной дождь особенно сильно стучалъ въ окна гостиной мистриссъ Лечмеръ, Ліонель пошелъ къ себ въ комнату, докончить нсколько писемъ, которыя онъ началъ писать передъ обдомъ, и, между прочилъ, своему фамильному повренному въ Лондонъ. Войдя въ комнату онъ страшно удивился, увидавши въ ней постороннее лицо. Кто тамъ именно былъ, онъ сразу не разглядлъ; потому что комната освщалась только топившимся каминомъ, но человческая фигура на тни казалось громадною. Ліонель вспомнилъ, что оставилъ письма прямо на стол открытыми, и, не довряя скромности своего Меритона, тихо приблизился къ столу. Его удивленію не было границъ: у стола сидлъ не лакей, а тотъ старикъ, съ которымъ Ліонель халъ на корабл. Старикъ держалъ въ рук письмо Ліонеля и такъ былъ поглощенъ чтеніемъ, что даже и не слыхалъ, какъ вошелъ молодой человкъ. На старик былъ накинутъ плащъ, съ котораго текла вода, а лицо наполовину закрывали сдые волосы, но все-таки можно было видть, что его черты искажены глубокимъ горемъ.

— Вотъ никакъ не ожидалъ, что у меня гость, — сказалъ Ліонель, быстро выступая впередъ, — а то пришелъ бы сюда раньше. Я боюсь, сэръ, что вамъ было очень скучно одному, разъ вы нашли возможнымъ и нужнымъ заняться чтеніемъ чужихъ писемъ.

Старикъ вздрогнулъ, поднялъ голову, и Ліонель съ удивленіемъ увидалъ крупныя слезы на его впалыхъ, исхудалыхъ щекахъ. Гнвный взглядъ Ліонеля сейчасъ же смягчился, и онъ хотлъ уже продолжать разговоръ въ мене суровомъ тон, но старикъ заговорилъ самъ, и видно было, что надменный тонъ молодого человка нисколько его не смутилъ.

— Я васъ понимаю, маіоръ Линкольнъ, — сказалъ онъ совершенно невозмутимо, — но бываютъ причины, оправдывающія даже и не такую нескромность, какъ эта. Умысла у меня не было. Простая случайность дала мн возможность узнать ваши тайныя мысли объ одномъ предмет, который страшно для меня интересенъ. Помните, во время нашего перезда по морю, вы часто просили меня сообщить одну важную тайну, касающуюся васъ, но я упорно молчалъ.

— Дйствительно, сэръ, вы говорили мн, что знаете какую-то важную для меня тайну, и я васъ просилъ сказать, какую именно, но я не вижу…

— Вы хотите сказать, что это еще не даетъ мн нрава узнавать ваши личные секреты? — перебилъ старикъ. — Это врно, но пусть послужитъ мн извиненіемъ въ вашихъ глазахъ то искреннее участіе, которое я въ васъ принимаю и которое подтверждаютъ эти неудержимыя слезы, льющіяся изъ моихъ глазъ. А я уже много, много лтъ не плакалъ и думалъ, что источникъ слезъ у меня совершенно изсякъ.

— Не безпокойтесь больше, — сказалъ глубоко тронутый Ліонель, — и не будемъ больше говорить объ этомъ непріятномъ случа. Въ этомъ письм, я увренъ, вы не прочли ничего такого, чего могъ бы стыдиться сынъ передъ своимъ отцомъ.

— Напротивъ, я прочелъ въ немъ много такого, чмъ могъ бы по праву гордиться отецъ за своего сына, — отвчалъ старикъ. — Письмо ваше дышетъ сыновнею любовью, и это именно вызвало у меня слезы изъ глазъ. Я дожилъ до преклонныхъ лтъ, а между тмъ не испыталъ на себ сыновней любви…

— Разв вы никогда не были отцомъ? — спросилъ съ живымъ участіемъ Ліонель, садясь рядомъ со старикомъ.

— Я же вамъ говорилъ, что я совсмъ одинокъ, — отвчалъ старикъ и посл небольшой паузы прибавилъ:- Я въ молодости былъ и мужемъ и отцомъ, но уже давно потерялъ всякую связь съ этимъ міромъ. Старость — близкая сосдка смерти. Въ моемъ сердц уже ветъ могильный холодъ.

— Не говорите такъ, — перебилъ Ліонель. — Не клевещите на свое сердце. Оно вовсе у васъ не холодное. Оно сейчасъ способно на благородные порывы. Разв я не слыхалъ, съ какимъ жаромъ вы защищаете колонистовъ, которыхъ, по вашему мннію, у насъ угнетаютъ?

— Это только такъ… Догорающая лампа всегда вспыхиваетъ, передъ тмъ какъ ей погаснуть совсмъ. Но хотя я и не могу зажечь въ васъ того жара, который горитъ во мн самомъ, я все-таки хочу показать вамъ т опасности, которыя васъ окружаютъ. Не имя возможности быть вашимъ лоцманомъ, буду, по крайней мр, вашимъ маякомъ. Для того я и пришелъ сейчасъ за вами, маіоръ Линкольнъ, несмотря на ночную бурю и на проливной дождь.

— Неужели нельзя было переждать? Разв опасность эта такъ ужъ близка?

— Посмотрите на меня. Я видлъ эту страну тогда, когда она была еще пустыней, которую наши отцы оспаривали у дикарей. A теперь она цвтетъ и населена многими тысячами трудолюбивыхъ жителей. Свой возрастъ я считаю не годами, а поколніями. Неужели вы думаете, что мн можно разсчитывать, не говорю ужъ на годы жизни, но хотя бы на мсяцы и недли?

Ліонедь опустилъ глаза и не безъ смущенія отвтилъ:

— На многіе годы вамъ, разумется, разсчитывать нельзя, но сомнваться даже въ мсяцахъ и недляхъ, это значитъ отрицать Божію милость. Скажите, однако, что такое случилось? Почему вамъ кажется, что опасность приближается?

— Я вамъ хочу показать одну вещь. Вы должны увидть и сами посудить, насколько я правъ или не правъ. Идите за мной.