Лёнькин букварь

Я нашёл между липами десять копеек. Серебряная монетка блеснула на солнце. Я думал: стёклышко, поднял, но это оказались настоящие деньги. Я не помню, что было за учреждение, куда мы ходили с отцом, но на обратном пути он повёл меня по торговым рядам, показывал разные товары и в одном магазине купил мне кепку с подкладкой в весёлых красненьких цветочках. Я надел кепку и не захотел её снять.

— Ну, так с обновками не поступают, — сказал отец. — Кепка тебе куплена для школы, а ты её сразу носить собрался. Пусть дядя завернёт её нам, чтобы не запылилась. Первого сентября наденешь новенькую.

Я снял кепку и, отвернувшись от всех, сунул её на прилавок. Отец взял обновку, спрятал.

— Ну, вот уже и Федулом стал, — сказал отец. — Федул, ты что губы надул? Ладно, не дуйся, а то лопнешь. Пойдём в другой магазин, поищем чего-нибудь сладенького.

— Не нужно мне сладенького, — пробурчал я.

У входа в другой магазин отец положил мне на голову руку, сказал:

— Давай, сын, договоримся с тобой, что больше ты нигде и никогда не будешь ни на кого обижаться, если тебе что-то не разрешают взять, и никогда не спеши наряжаться. Будешь думать о нарядах — толку из тебя не выйдет.

— Ладно, не буду думать, — ответил я.

— Держи твою находку. В этом магазине купи себе то, что понравится.

В магазине продавались конфеты. Я смотрел на полки и выбирал, каких мне купить. Все, которые были в бумажках, мне не понравились. Я показал на разноцветные леденцы — и мне продавец отвесил целый кулёк. Я тут же забыл о кепке, поспешил к матери показать ей свою первую покупку. По пути отец купил мороженое и дал мне его. Когда мы вернулись, он оставил меня одного караулить повозку, а сам с матерью снова пошёл по базару.

Мороженое мне не понравилось. Оно было очень холодное и сладкое. Я положил его в сено, чтобы потом отдать матери, и принялся за свои леденцы.

День разгорелся жаркий. Лошади фыркали, отмахивались от мух, звенели сбруей. Петухи больше не пели и не визжали поросята. Глухо гудел базар, разморившийся на жаре. Я устал смотреть на многолюдную толпу и гурты скота, на разноцветные наряды, притаился в сене и уснул.

Мне снились цыгане и козы. У нас в деревне не разводили коз. На базаре я увидал их впервые. Они были смирные, казались лучше овец. Приснилась мне большущая коза. Она подошла ко мне и спросила:

— Лёнька, ты хочешь покататься на мне?

— Хочу, — согласился я.

Коза поддела меня за подол рубахи острыми гнутыми рогами, понесла между возов. Надо мной смеялись мальчишки. Я злился на козу, болтал в воздухе руками-ногами, но оставался на козьих рогах на посмешище честному народу.

Не ведаю, что со мной сотворила бы коза, не проснись я вовремя. Я был весь мокрый от пота. Каким-то образом я укутался в свиту с головой да чуть было не задохся от летней жары. Проснувшись, я увидал на возу длинный сноп лыка. Второй сноп стоял у телеги. Отца не было. Мать принесла воды и заставила меня умыться, потому что на меня, сладкого после конфет и мороженого, роем липли мухи.

— Понравилось тебе мороженое-то? — спросила мать.

— Не, — ответил я. — Плохое. Я его тебе оставил.

— А где ж оно?

— В телеге под сеном.

— Э, да кто ж его оставляет, — загоревала мать. — Добро такое загубил.

— Не загубил. Я его завернул.

— Посмотри, как ты его завернул.

Я нашёл под сеном мокрую слипшуюся бумажку. Мороженого не было.

— Оно же тает, как зимний лёд, сыночек, — сказала мать. — Его купил — и разом в рот. Ну, да ладно. Не тужи. А я тебе, пока ты тут спал, новые штаны с рубахой купила. Давай-ка мы их примерим.

На соседнем возу сидела девочка и уплетала за обе щёки котёлку, так у нас назывались баранки. Мне для примерки надо было снимать штанишки, а под ними ничего друй)го не было, трусиков нам не шили и не покупали, и я отказался от примерки покупок.

— А, да ну что ты стесняешься, — уговаривала меня мать. — Там вон побольше тебя прямо в магазине раздеваются и меряют — не стыдятся. Ну, да ладно. За городом остановимся, померяем.

Я с любопытством посмотрел на брючки. Всё время мать шила мне сама вручную и штаны, и рубаху, шила без карманов. Покупные-то, наверное, с карманом, а если с двумя, как у приезжавших на лето в деревню москвичей, то тогда у меня будет во что прятать и ножичек, и рогатку, и камешки, всё, что найдётся на дороге. А когда пойду в школу, то можно класть в карман хлеб и есть, когда захочется. И я не вытерпел, сбросил с себя штаны и надел новые. Они оказались с двумя карманами и со множеством пуговиц. Но к моему огорчению, они были так велики мне, что я в них утонул. Я сразу заподозрил, что брюки отдадут Мишке, от преждевременной обиды не удержал в ресницах слезу. Мать взглянула на руку и в небо, сказала:

— Дождик, что ль, капнул? А штанишки-то как раз по тебе. Снизу подверну — надолго тебе хватит.

Мать радовалась покупкам, удачному базару. Отец тоже был весел. Он принёс охапку мочала, тогда ушла мать и накупила махоток под молоко и горшок под сметану.

Отец аккуратно уложил в телеге покупки, запряг лошадь — мы тронулись на выезд, а базар ещё продолжался, шумел, гудел, торговался.