Липяги. Из записок сельского учителя

— Травополье да травополье!.. Только и талдычат все. А кто из вас знает, что такое травополье?.. Травополье — это вершина науки о земле. Ату их — травы, кричат теперь все. И никто не задумывается над тем, а как же вести борьбу с эрозией? Вильямса выставили на посмешище! Имя Докучаева стыдимся произнести вслух. Нашего старика Требора чуть было не вытряхнули из могилы… Вильямса я не знал лично, а у Требора учился пять лет. Умнейшая голова — скажу вам…

— И ты, Алексей Иваныч, умнейшая голова! — заметил дед Печенов. — А вот лет тридцать, верно, ты у нас этими травками и леском занимаешься. И скажи нам по чести: прибавилось ли от этих твоих трав хоть капельку хлеба? А?

Алексей Иванович остановился:

— Прибавилось бы, если бы у нас уважали науку!

— Бы… бы!.. — передразнил дед Печенов. — Этими твоими «бы» сыт не будешь.

— А бобами будешь сыт, да?

— Причем тут бобы? — Дед Печенов пожал угловатыми, сухопарыми плечами. — Я так тебе скажу: агрономы наши, и ты в их числе, понапрасну хлеб едят. Вот я вспоминаю отца: он и без вашей науки по сто пудов с десятины снимал, а овса — так и побольше. А теперь?.. А теперь, если семь центнеров с га получим, считаем, что это хорошо.

— Травополье тут не виновато!

— А что ж, по-твоему, виновато?

— Бедность наша российская!

— A-а, бедность… Ну-ну!

Дед Печенов снова достал коробочку с табаком и, захватив щепотку, поднес руку к носу; вдыхая в себя зелье, он блаженно закрыл глаза и приготовился было чихнуть.

— Да перестань ты чихать! — закричал на него агроном.

— Говори, говори… — успел только произнести дед и тут же расчихался.

Нюхание табака — излюбленное занятие деда. Но оно не безобидно: дед Печенов пользуется им и как психическим воздействием на собеседника. Я заметил, что, когда дед не хотел слушать возражений со стороны кого-либо, он всегда делал затяжку, а потом, блаженно закатывая глаза, чихал. Алексей Иванович, видимо, догадывался об этом.

— Да-да, бедность! — заговорил агроном, как только дед вытер слезящиеся глаза. — Ведь травополье — оно с неба к нам не свалилось! Оно не завезено к нам из Европы. Это ученье наше, русское.

— Ох, уж это мне учение! — вздохнув, отозвался дед Печенов. — Не ученье, а мученье.

— Не смейте так! — Алексей Иванович подступил вплотную к деду Печенову. Казалось, еще миг, и он вцепится в своего друга.

Надеясь хоть чем-нибудь разрядить обстановку, я обратился к спорщикам с предложением выпить чаю. Они согласились. Я вышел к Нине на кухню. Чай был уже готов. Я взял чашки, сахарницу и стал накрывать стол. Расставляя посуду, я прислушивался к продолжавшемуся спору.

— Никто из наших агрономов не брал силой, — говорил Алексей Иванович. — Никто! Ни Вильямс, ни Требор, ни Сухарников. Все они были ученые. Читали лекции, публиковали статьи. Но Требора почему-то признали, а Сухарникова — нет. Почему — скажи!

— Требор твой — маленькая сошка, — возразил дед Печенов. — За травы повыше люди хлопотали.

— Но ты небось был на собрании, когда приезжал Требор!

— Ну был.

— Что ж ты тогда молчал? Умник! Встал бы да и сказал: твоя система плохая. Мы ее отвергаем. Чего ж ты тогда молчал?

— Тогда я еще не знал, что она плохая.

— A-а! Не знал?!

— Нет.

— Чи-чи-чи…

3

Чаепитие на некоторое время разрядило напряженность в споре. Наблюдая, с какой осторожностью оба старика пили горячий чай, я думал над тем, чем, собственно, вызваны постоянные стычки агронома с дедом Печеновым.

У нас стало традицией описывать споры отцов и детей. Принято считать, что старшее поколение (отцы) не понимает младшего поколения — то есть детей, и наоборот. Новое поколение кичится своей отверженностью и высокомерно, с иронией относится к идеям и вкусам отцов… Во всяком случае так было.

Споры же деда Печенова и агронома совсем иного порядка. Вот что интересно: они — и дед Печенов, и Алексей Иванович Щеглов — люди, в общем, одного поколения. Чуть ли не одногодки. Дед — наш, липяговский. С самого первого дня — в колхозе. Трудом вот таких «праведных», говоря словами матери, и держится наш колхоз. Недавно совсем случай такой был. Пришел к нам новый председатель, Иван Степанович. Новый человек; трудно ему поначалу приходилось. Главное — не было людей. Фермы годами не чищены; в стойлах — горы навоза. Председатель и говорит об этом на собрании. Перебрали всех: тот занят, тот крутит-вертит, — не хочет идти на тяжелую работу.

Вдруг встает дед Печенов и говорит:

«Я пойду скотником! Что ж делать, коль некому кроме! Что ж, навоз — он не Деникин. С Деникиным, со всей Антантой справились, а с навозом и подавно».

И теперь дед Печенов работает скотником.

Агроном же — человек пришлый. Правда, он живет в Липягах уже лет тридцать с лишком; сжился, сроднился со всеми.