Липяги. Из записок сельского учителя

Авданя б скорее Вилялы обо всем баб оповестил. Но вся беда в том, что вместо Авдани у колодца стоял дед Печенов. Когда Хима нагнулась за бадейкой и у нее стали видны рейтузы, дед Печенов, по своей тактичности, отвернулся, сделал вид, будто ничего не видел.

Хима не могла простить такого невнимания к себе и к своей обнове. Просто разум потеряла баба от злости! Задрала обеими руками юбку и стала трясти ее, опуская и подымая подол почем зря.

— Жарища-то какая — дышать нечем! — сказала она.

— Еще бы! — невозмутимо отвечал дед Печенов. — Напялила теплые рейтузы. В них зимой, поди, и то тараканы от тепла заведутся.

Эк, что тут было — после этих слов деда!

Подбоченясь, Хима встала перед ним и давай ему все выкладывать. Что это Борис, муж, ей купил, что это не какие-нибудь рейтузы, а заграничные, что ни у кого из липяговских баб нет таких и только один Борис одевает ее по-заграничному, потому что хочет, чтобы Хима его на городскую женщину во всем походила.

Дед Печенов не очень-то слушал Химу. Он как ни в чем не бывало опускал бадейку в колодец. Но Химе было все равно: слушают ее или не слушают. Ей важно одно: она все-таки похвасталась своей обновкой. Теперь она успокоится и может заняться обычным своим делом. Ей невдомек, что дед Печенов не слышал ее хвастовства. Да Печенов такой старик, что даже если бы и слышал все, все равно никому бы не рассказал.

Хорошо, что Таня Виляла случайно видела все это.

От нее бабы и узнали, что Борис купил Химе теплые заграничные рейтузы…

2

Молодая Бирдючиха снимала белье. Белье висело на веревках; столбы были высокие (Бирдюк ставил по своему росту), и Бирдючиха, босоногая, в коротеньком вылинявшем халате, поднималась на носочки, чтобы дотянуться. Рядом стояли малыши — мальчик лет шести и совсем еще крохотная девочка, — такие же белоголовые, как мать, и во всем легком, несмотря на поздний августовский вечер. В руках у детей были большие решета спелых подсолнухов с черными зернами и с поблекшими лепестками цветов по краям. Малыши выковыривали зерна и шелушили их. Делали они это сосредоточенно, не спеша; шелушили семечки и глазели по сторонам.

Бирдючиха снимала с веревок ребячьи штаны и рубашки. Когда она тянулась за бельем, ветер трепыхал полы ее халата.

Хима, наблюдая за соседкой, вздыхала, «Кажись, опять брюхата!» — думала она о Бирдючихе.

Думала Хима с грустью.

Хима была бездетной не от природы, а от своей оплошности. В первый же год, как они с Борисом поженились, она забеременела. В то время в деревне считалось грехом «накладывать руки» на плод. Но Химе уж очень не хотелось походить на всех деревенских баб, которые, выйдя замуж, тут же начинают рожать. Ей хотелось пожить «для себя», как городские живут. Она отыскала бабку, и та «наложила руки». Но, видать, не очень умело, и Химе пришлось малость поболеть. Потом все прошло. Только после этого она почему-то не «чижелела» боле.

Борису хотелось иметь ребенка. Он даже посылал как-то Химу к знахарке, к известной бабке Точилихе, в Затворное. Точилиха кропила ее голую в полночь под куриным насестом: выгоняла «наговор». Провожая, знахарка дала Химе пузырек с горьким настоем майской полыни. Наказывала приезжать еще, но Хима, выпив пузырек, за другим не поехала.

Как раз в то время Борис поступил работать на железную дорогу. Ему сказали, что на станции есть поликлиника и Химу, как жену рабочего, врачи обязаны лечить. Хима долго отказывалась идти к врачам. Но наконец Борис уговорил ее. Она нарядилась во все лучшее и пошла. Однако на станции не оказалось врача, понимающего толк в таком тонком деле. Химе выписали бумажку и бесплатный билет в Каширу.

В Каширу они поехали оба. Правда, к врачу Хима ходила одна, без мужа. Во врачебном кабинете пробыла она долго; врач выписал ей рецепт и сказал, что надо лечиться. Выйдя от врача, Хима показала рецепт Борису, и поскольку муж смыслил в латыни столько же, как и сама Хима, то оба они не знали, что с этой бумажкой делать. Решили зайти в аптеку. Там тоже долго изучали мудреный рецепт, а потом сказали, что у них сейчас нет таких лекарств. Борис с Химой купили вязку баранок и поехали обратно домой.

Дома бумажку, выписанную врачом, Хима сунула за божницу. Поглядеть, бумажка та и теперь там лежит.

Сначала, когда они были помоложе, думалось, что еще все впереди. Даст господь бог, и у них появятся дети.

Но шел год за годом, а детей все не было. Они смирились было с мыслью, что им всю жизнь коротать одним. А тут как-то в самом конце войны Борис и говорит:

— Давай, Хима, возьмем себе ребенка из детдома. Все веселей будет.

Хима поджала губы, подумала и возразила:

— Ну их! — сказала она. — Одна морока с ними, с ребятами. Стирай, штопай, а вырастет — и…

Больше к этому разговору не возвращались.

За более чем сорок лет совместной жизни они так привыкли друг к другу, что не представляли себе, что в избе может появиться еще один, третий обитатель.