Читаем Липяги. Из записок сельского учителя полностью

Прыгал-прыгал, да и допрыгался, голубчик. В самую жару, в конце июля, пятнами черными весь покрылся. «Не чума ли?» — всполошились бабы. Отца дома не было, пока нашли его, пока он сбегал на ферму за зоотехником… Пришел зоотехник, а поросенок уже готов, посреди двора лежит. Зоотехник поглядел, сказал: «Не чума. Бывает, от жары и недокормицы…» Отец выкопал яму позади двора, бросил туда поросенка, зарыл его — и вся недолга. Даже мать и то недолго сокрушалась по нему: не было скотины — и это не скотина!

Остались на нашем дворе одни лишь куры. Пяток из них немцы переловили, пока были в Липягах. А тех, что после них уцелели, Федор вместе с домом увез на станцию…

7

Первый урок у меня сегодня с шестиклассниками. Когда я вошел в свой кабинет — ученики встали. Они все повернулись в мою сторону; головы их — как грибы… Я бросил взгляд на последнюю парту: голова Ванчо Каурова тоже вровень со всеми — не выше и не ниже. Значит, Ванчо не встал, а лишь, имитируя вставание, хлопнул, как и все ученики, крышкой парты. Потому что, если бы он встал, то голова его возвышалась бы надо всеми, словно купол Ивана Великого над Москвой… Впрочем, Ванчо никогда не встает, даже при появлении директора.

Я поздоровался; ребята дружно ответили мне: «Здравствуйте, Андрей Васильч!» Хлопнули разом крышки всех парт, и Ванчо хлопнул своей, и стало тихо.

Урок начался.

Я начинаю всякий урок по-разному: то с интересного опыта, то с рассказа о жизни какого-нибудь знаменитого ученого. Но на этот раз, поскольку дело шло к окончанию четверти, я начал, как у нас принято говорить, с выявления успеваемости учащихся. Одним словом, с опроса. Спросил нескольких ребят — хорошо отвечают, толково. А когда ребята хорошо отвечают, у меня всегда отличное настроение. Дай, думаю, Каурова напоследок растереблю! Вызову его сейчас к доске, задачу или вопросик ему… Поглядел на него — сидит Ванчо, уткнувшись в парту, читает. Давно не стриженные волосы, начинающиеся сразу же от бровей, высятся копной, отчего голова его, и без того большая, кажется огромной. Уши Ванчо зажал ладонями — это чтобы не слышать, о чем мы говорим на уроке, чтобы мы не мешали ему.

Не спеша, переговариваясь с учеником, отвечавшим у доски, я прошел в конец класса, к парте, где сидел Ванчо. Мне хотелось поглядеть, чем он увлечен. Что он читает? Как правило, он читает приключенческие книги. Причем не классику — Жюля Верна или Конан Дойля (откуда они в Липягах?), а современные книги: про шпионов, про сержантов милиции, которые вылавливают спекулянтов и обезвреживают воровские шайки, и т. д. А такие книги всегда грязные, зачитанные. В руки их взять страшно, а он ничего: готов лизать каждую страницу.

Однако на этот раз перед Кауровым лежала тощенькая и сравнительно чистая книжица. Это меня заинтриговало. Я кашлянул, желая напомнить о себе. Как горох об стену! Я уж совсем собрался произнести: «Кауров — к доске!» Да тут же передумал. Развезет клоунаду, решил я, сорвет весь урок. Начнет паясничать, рассмешит всех, а под конец — опять: «Андрей Васильч, ей-богу знал, когда в их возрасте был. А теперь — не помню…» Спрашивать — пустая трата времени, но и разрешать чтение романов на уроках — тоже не дело! Я притронулся к книге, которую читал Ванчо, и захлопнул ее. Кауров встрепенулся, вскинул на меня свои черные глаза, и что-то наподобие улыбки изобразилось на его лице.

— A-а! Возьмите, почитайте, Андрей Васильч. Интересно — во! — Ванчо показал мне большой палец. — Про машину времени. Как двое дубов захотели побывать в двухтысячном веке до нашей эры. Дух захватывает! Не могу оторваться.

— Я вижу!

Забрав у Ванчо книгу, я продолжал урок. Спросил еще двух-трех учеников и потом стал объяснять новый параграф. Кауров сидел смирно: не бросал бумажных фантиков, не грыз семечек, — он просто отсутствовал: глядел в окно и думал о своем.

Когда прозвенел звонок, я подозвал Каурова к себе. Выждав, пока все ребята выйдут, я вернул Ванчо отобранную у него книгу и сказал уважительно, как взрослому:

— Итак, Вано Агбедович, тебя можно поздравить?

— По поводу чего?

— Как же: ты теперь самостоятельный человек! Говорят, паспорт получаешь.

— Да, поеду завтра… — Ванчо одернул куртку.

Эта куртка была давно мала ему. И не удивительно: она куплена, наверное, года три назад, когда Ванчо впервые пошел в шестой класс. Рукава куртки едва прикрывали локти, и теперь, стоя передо мной, Ванчо все оттягивал рукава, стараясь прикрыть длинные руки, которые уже начинали покрываться черной растительностью.

— И Лузянин дал тебе справку, что отпускает из колхоза? — спросил я.

— А че ж.

— Наверное, в колхозе тоже нужны люди?

— Говорит, что ему тоже нужны с образованием. Машин я не знаю… Даже полиспаста не освоил — сами небось двойки ставили, знаете.

— Так-так.

— Нет, я шучу! — Ванчо улыбнулся. — Лузянин — он справедливый человек. Видит, что мать одна бьется. Что я буду получать в колхозе на поденке? А на станцию пойду — и хлеб и деньги буду приносить. Вот и отпустил.

— А кто ж возьмет тебя с неоконченным шестым классом?

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Пятьдесят лет советского романа»

Проданные годы [Роман в новеллах]
Проданные годы [Роман в новеллах]

«Я хорошо еще с детства знал героев романа "Проданные годы". Однако, приступая к его написанию, я понял: мне надо увидеть их снова, увидеть реальных, живых, во плоти и крови. Увидеть, какими они стали теперь, пройдя долгий жизненный путь со своим народом.В отдаленном районе республики разыскал я своего Ализаса, который в "Проданных годах" сошел с ума от кулацких побоев. Не физическая боль сломила тогда его — что значит физическая боль для пастушка, детство которого было столь безрадостным! Ализас лишился рассудка из-за того, что оскорбили его человеческое достоинство, унизили его в глазах людей и прежде всего в глазах любимой девушки Аквнли. И вот я его увидел. Крепкая крестьянская натура взяла свое, он здоров теперь, нынешняя жизнь вернула ему человеческое достоинство, веру в себя. Работает Ализас в колхозе, считается лучшим столяром, это один из самых уважаемых людей в округе. Нашел я и Аквилю, тоже в колхозе, только в другом районе республики. Все ее дети получили высшее образование, стали врачами, инженерами, агрономами. В день ее рождения они собираются в родном доме и низко склоняют голову перед ней, некогда забитой батрачкой, пасшей кулацкий скот. В другом районе нашел я Стяпукаса, работает он бригадиром и поет совсем не ту песню, что певал в годы моего детства. Отыскал я и батрака Пятраса, несшего свет революции в темную литовскую деревню. Теперь он председатель одного из лучших колхозов республики. Герой Социалистического Труда… Обнялись мы с ним, расцеловались, вспомнили детство, смахнули слезу. И тут я внезапно понял: можно приниматься за роман. Уже можно. Теперь получится».Ю. Балтушис

Юозас Каролевич Балтушис

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Тонкий профиль
Тонкий профиль

«Тонкий профиль» — повесть, родившаяся в результате многолетних наблюдений писателя за жизнью большого уральского завода. Герои книги — люди труда, славные представители наших трубопрокатчиков.Повесть остросюжетна. За конфликтом производственным стоит конфликт нравственный. Что правильнее — внести лишь небольшие изменения в технологию и за счет них добиться временных успехов или, преодолев трудности, реконструировать цехи и надолго выйти на рубеж передовых? Этот вопрос оказывается краеугольным для определения позиций героев повести. На нем проверяются их характеры, устремления, нравственные начала.Книга строго документальна в своей основе. Композиция повествования потребовала лишь некоторого хронологического смещения событий, а острые жизненные конфликты — замены нескольких фамилий на вымышленные.

Анатолий Михайлович Медников

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза