Липяги. Из записок сельского учителя

Я тогда только лишь начинал учительствовать и не сразу понял: отчего это? Ходили слухи, что Серебровский собирается на пенсию, но толком никто ничего не знал.

Однако вскоре все прояснилось.

Мы собирались встретить Новый год.

Александр Михайлович не позволял устраивать всякие вечеринки в школе. Но на этот раз его уговорили. Видимо, поэтому готовились к празднику с особенной радостью. Женщины испекли пирогов, наготовили салатов и другой закуски. Мы, мужчины, хлопотали относительно обогревательных напитков. Нам удалось достать даже шампанского.

Столы накрыли в учительской. Народу собралось много. И хотя учительская у нас просторная — от столов и диванов в ней не повернуться, Танцевальный зал организовали в соседнем классе. Вынесли из класса парты, установили проигрыватель — танцуй хоть до утра.

Новый год для нас, учителей, праздник вдвойне: это начало зимних каникул. Настроение у всех приподнятое. А у меня — особенно. В школе много молодых учителей, и среди них — Нина. Одно лишь ее присутствие на вечере приносит мне необъяснимую радость.

Ну вот — собрались все. Явился и Тит Титыч с Капой. Минаев в черном костюме, в белой накрахмаленной сорочке — важный и самодовольный.

Начали с того, что проводили старый год. Когда дело дошло до нового — то мужчины были уже изрядно навеселе. Лишь смолкли удары кремлевских курантов — гляжу: молодежь уже вылезает из-за столов — ив танцевальный класс. А за молодежью и старички потянулись. Серебровский и тот, несмотря на свои годы, станцевал с Лидой, англичанкой, краковяк.

Нина учила меня танцевать.

Было очень весело.

За вечер мы несколько раз кочевали взад-вперед: то шли в учительскую и усаживались за столы, то возвращались в соседний класс, чтобы потанцевать.

Часу в третьем ночи мы вышли с Ниной в коридор. Из танцевального класса доносились звуки радиолы. Мне захотелось курить. Но сигарет не оказалось. Я вспомнил, что оставил пачку на столе. Вспомнив об этом, я извинился перед Ниной и заглянул в учительскую.

В учительской я застал Серебровского и Минаева.

Александр Михайлович стоял у окна, а Тит Титыч сидел неподалеку от него в кресле. Оба они, как мне показалось, были очень взволнованы. Видимо, между ними шел спор. То ли они не слышали, что я вошел, или напряженье их спора достигло предела и они не могли сдержаться, — но они не прервали его.

— На вашем месте я сам бы отставки просил, — говорил Минаев — Вам перевалило за шестьдесят. Учитывая ваши прошлые заслуги, коллектив мог бы отхлопотать вам и персональную пенсию.

— Я сорок лет живу исключительно интересами школы, — отвечал Серебровский. — Без школы я не проживу и дня.

— Это только так кажется. — Лицо Минаева от выпитого вина лоснилось. — Привычка. Но вы же умный человек. Вы знаете, что диалектика учит: рано или поздно настанет время, когда придется уступить дорогу молодым.

— Уж не вам ли? — Александр Михайлович еле сдерживал себя.

— Хотя бы, — отвечал Титок самодовольно. — У меня высшее образование. Я, как вам известно, пользуюсь авторитетом в вышестоящих организациях.

«Эге, вон куда он метит!» подумал я. Забрав сигареты, я пошел обратно к двери. Все время мне слышался голос Титка, доказывавшего, что лучшего кандидата, чем он — Минаев, в преемники директору не найти.

Серебровский молча слушал.

Уже возле самой двери я услышал, как Тит Титыч, видимо, исчерпав все свои доводы, от убеждения перешел к прямой угрозе.

— Если вы не уйдете сами, — сказал он, — то горько раскаетесь в своем упрямстве! Вы думаете, что лишь мне одному известны факты вашей контрреволюционной пропаганды? Вы ошибаетесь! Не один я решал задачки о купцах и добреньких эсерах, пекущихся о благе народа. Я думаю, найдутся свидетели и помимо меня…

Ответа Александра Михайловича я не слышал. Я осторожно прикрыл за собой дверь и, выйдя в коридор, раздавил подряд три-четыре сигареты, прежде чем закурить. Нина, заметив, что на мне лица нет, спросила, что со мной. Я не успел ничего сказать ей, как дверь учительской с шумом распахнулась, и в коридор выскочил Минаев. Галстука на нем не было, ворот рубашки распахнут чуть ли не на две пуговицы.

Не оглянувшись, Тит Титыч побежал вниз по лестнице. А из учительской слышался гневный голос Серебровского:

— Ишь ты, шкет! Я т-те покажу контрреволюцию!

11

«Хорошо, что впереди каникулы, — думал я, возвращаясь домой. — За две недели все уладится».

К удивлению всех, так оно и случилось. За это время случилось совершенно непредвиденное событие: явился из мест заключения меньший брат Тита Титыча — Анатолий. Он и раньше не отличался красотой и здоровьем, а теперь, после десяти лет, проведенных в лагере, Толик и вовсе выглядел стариком.

Вернувшись домой, он напился пьяным и, не переодевшись, ушел на село. Он ходил из дома в дом, сначала к родным, а потом — к каждому, кто позовет, и под сочувственные вздохи баб показывал всем бумаги о своей реабилитации. Только теперь людям открылась тайна, которую столько лет хранила минаевская изба. Тайну того, за что и кем был посажен Анатолий. Оказывается, он был посажен по доносу старшего брата — Титка.