Липяги. Из записок сельского учителя

Удивительно: и с ребятами Нюркиными быстро поладил. Он на солнышке, и они — возле него. И все: «папа» да «папа». Что не под силу ему, ребята делают. Скажет он, они воды от колодца принесут, песок просеют, а глины он сам сколько надо в раствор добавит. Ведь вот цепкий какой — ко всему приспособился! Сядет на табуретку и, сидя, перемешивает раствор. Замесит, а тут опять ребята: поднесут ведро раствора к завалинке; Сапожок присядет на завалинку, и ну пазы глиной замазывать.

За месяц так приукрасил бедновскую развалюшку, что и не узнать! Рамы гнилые сменил; наличники новые поставил; какие половицы в доме от времени сгнили, провалились— постругал, поставил новые. И все без суеты, и все — сидя. Удивительно: ко всему у него способности были. Окажись Сапожок где-нибудь в Мещерской стороне, где лесу всякого много, нашел бы он дело себе на всю жизнь: ложки бы из липы вырезал или корзины плел бы из ивовых прутьев. Но в наших местах леса нет; ложки вырезать или корзинки плесть не из чего. Повозился Сапожок по дому месяц-другой, — а дальше что? Нюрка убежит на работу чуть свет, а он сидит сиднем день-деньской на завалинке заместо бабки. Скучно, тоскливо, да и совесть не позволяет: здоровый он, крепкий мужик, одна беда — передвигаться ему трудно.

Загрустил было наш Сапожок.

К счастью, начали возвращаться с войны мужики. Алеха Голован пришел, Володяка, Стахан, Федор, брат мой, Петух Худов… Уходили-то из дому юнцами, тюхами-матюхами, а вернулись — старшинами, капитанами, гвардейцами да коммунистами. Стали они готовиться к своему первому большому собранию и о Грише Сапожке вспомнили: небось тоже— партийный? Пришел к нему Алеха Голован справиться; разговорились. Оказалось, Сапожков в депо на учет обратно стал, по старой-то памяти. «Нехорошо так, — сказал ему Алеха, — у нас живешь, заодно и работать надо».

Уговорил Голован. Приковылял Сапожок на собрание. Поглядел Алеха, как неуклюже Григорий переставляет ноги, и задумался, нельзя ли Сапожкову коляску какую-нибудь смастерить, чтобы ездил он на ней?

Об Алехе Головане мне нечего рассказывать. Каждый из вас хорошо его знает. Это теперь он плотницким делом увлекся, а когда помоложе был, любые вещи делал. Макет Мавзолея В. И. Ленина, сделанный им, как я уже рассказывал, выставлен в Москве, в музее. Но сколько их — столь же хитрых и любовно сделанных вещиц: столов с потайными ящичками, сундуков, шкатулок разных — сколько его детищ, достойных музея, украшают липяговские избы!

Но Алеха — мастер не только по дереву. Ходики ли у кого встали; цепь ли у велосипеда порвалась, мотор ли у мотоцикла забарахлил, — со всем к нему идут. Задумался Алеха о коляске для Сапожкова и вспомнил, что на пожарке валяется несколько немецких мотоциклов с прицепами. Бросили, знать, второпях. Ребята несколько поободрали их, поснимали всякие мелочи, но колеса и моторы целы.

На другой же день после собрания вытащил Алеха мотоциклы, стал над ними мудровать. Мотор и колеса — хорошо, но для тележки ведь кардан нужен! Решил он съездить в МТС, к Бирдюку, с ним посоветоваться.

Яков Никитич с охотой согласился помочь. Решили они и самого Сапожкова к делу этому привлечь. Смастерил Бирдюк верстак возле кузни; с утра вместе с Нюркой привезут Гришу, он весь день возле бирдюковской кузни сидит, чистит, проверяет мотор да напильником орудует. Не зря в помощниках машиниста ездил: и к металлу сподручен оказался Сапожок.

Так втроем за месяц смастерили они Грише самолет. Ничего, ездил, — только тарахтел при этом ужасно. Не хуже трактора. Едет Сапожок по селу — все куры от него прячутся по подворотням. Смех, да и только!

Только кому смех, а Сапожку тарахтелка эта — дороже самой жизни. Она давала ему возможность передвигаться. Давала ему возможность работать. Станционные друзья предложили ему пойти нарядчиком в депо. Гриша подумал — и отказался. Что это за работа: опять весь день за столом на одном месте сидеть! И еще вот почему отказался он: за то время, пока Сапожков возился с самокатом, он сдружился с Бирдюком и его товарищами-механизаторами. И они к нему — всей душой.

Как-то в дождь потекла крыша старой бедновской мазанки. Узнали механизаторы об этом — собрались дружно, разом перекрыли. Может, у многих, не бывших дома все эти годы, у самих крыша текла. Но сначала сделали Сапожкову, а там уж другим.

И крышу перекрыли, и печку старую, русскую, занимавшую пол-избы, разломали, а вместо нее — щиток смазали, под уголь.

«Спасибо, друзья! — сказал Сапожков механизаторам — Как-нибудь перезимуем. А там, за зиму, может, разбогатеем: новую избу весной поставим с Нюрой»…

16