Липяги. Из записок сельского учителя

— Не беспокойтесь, — отвечает, — вместо этой коняги наш председатель даст вам добрую лошадь. У нас тут стоял на переформировании артполк. Артиллеристы переходили с конной на мототягу. Оставили нам породных битюгов. Уступим одного вам, на развод, как говорится.

Сандыревец улыбается, а мы — хушь плачь. Взялись с Татьяной хлестать мерина. Думаю: господи, скажи ему, чтоб послушался, а то вправду в порошок изотрут! Жалко мне стало. Еще ночью проклинала его — и про живодерню вспоминала, и просила, чтоб он сквозь землю провалился, — а тут жалко стало.

— Но! Но! — кричу я ему, а он будто понял, что обречен: стоит у столба и радио слушает напоследок…

Смотрю на мать и вижу, как у нее влажнеют глаза. Я и сам чую, что продолжи мать свой рассказ — и мне не удержаться. До того жаль мне стало бедного Ефремкина мерина.

8

Мать помолчала. Некоторое время слышно было лишь поскрипывание иголки о наперсток. Но вот она поправила очки, вздохнула и продолжала спокойно:

— Жалко мне стало мерина. Столько он, бедный, пережил на своем веку — а тут такая смерть! «Уж лучше, — думаю, — околел бы с голоду в конюшне. Отвезли бы в Разбойный лог — хоть кости валялись бы поблизости от Липягов. А теперь, выходит, и костей от него не останется: исклюют куры»… Да-а… Думаю так, а тем временем пошел он потихоньку. Подъехали мы к дому. Это, значит, где мужик жил.

— У нас, — говорит, — есть гостиница для приезжих, но поскольку вы мои гости, то прошу ко мне в дом.

Лошадь привязал и на крыльцо первым поднялся, чтоб мы, значит, идти не боялись. Пошли мы. С крылечка дверь на застекленную террасу. У нас вот при избе — сенцы, мазанные из глины или плетневые. В такую-то пору, зимой, дыры в сенцах соломой затыканы; тут же и куры жмутся. У иной хозяйки и не метено с самого Михайлова дня. А в их домах заместо сеней — терраса из стекла. Это теперича все так, по-городскому, дома стали строить. И ваш вот с террасой, и у Федора на станции. А тогда эту террасу-то я, может, впервой увидала. Светло, непривычно как-то. Гляжу по сторонам — двор у них небольшой, видать, скотины своей мало водят. На задах, за двором, — сад. У нас-то в войну на огороде одну картошку сажали. У кого и был до этого сад — и тот яблоньки повыкорчевал. А тут, гляжу, на задах — кусты малины, смородины. Каждый кустик к палочкам подвязан, чтобы, значит, ветром не поломало. Чудно! Так и не уходила бы с террасы. Но хозяин в дом зазывает. Нам неудобно: одеты-то бозныть как! Ну, тулупы в сенцах сняли. Пока топтались, раздеваясь, — лужи с валенок, грязь.

— Извиняйте, — говорю я хозяину, — мы в сенцах посидим, у нас есть кое-что с собой поесть…

Говорю, а у самой так и сосет под ложечкой — все до последней крошки мерину скормили! Мы-то с Дарьюшкой стесняемся, а Таня Виляла — та хоть бы что: тулуп скинула, валенки под мышку — и вперед самого хозяина норовит в дом. Глядя на нее, осмелели и мы.

Взошли, значит, в дом. Дом литой из шлака, просторный, светлый. Окна — большие, не то что в нашей избе. В первой-то комнате, куда мы вошли, как бы прихожая: вешалка, зеркало, столик. Мужик простой такой, веселый.

— Будьте, — говорит, — как дома. Раздевайтесь, проходите. Хозяйка моя на ферме, ребята — в школе. Так что самим придется командовать. Сейчас мы самовар поставим.

В гостиную, значит, провел нас. Тут стол, комод со стеклянной дверкой, и в нем, в комоде-то, всяческая посуда: рюмки разные, тарелки — и всего помногу. Ну все равно как у Бориса с Химой.

Хозяин на кухне самоваром занялся, а мы жилье сандыревское изучаем, во все комнаты заглядываем. И детская есть у них, и спальня! В спальне просто: широкая кровать закрыта тяжелой материей. Все равно как полушалок клетчатый поверх постели брошен. И подушек не видать. Не то что у нас в Липягах. У нас ведь как принято? Чтоб подушки горой взбитые лежали. Так уж считается — чем больше подушек, тем дом богаче… Да. Ну, в спальную мы не заходили — так, из дверей поглядели.

— Ни дать ни взять мы на самого ихнего председателя напали, — говорю я Татьяне.

— Ну и что, али испугались? — Хозяин как раз с самоваром из кухни выходил и услыхал, что я говорила: — Не бойтесь — никакой я не председатель, а мужик. У нас все в таких домах живут — и председатель, и доярка любая, и бригадир. За три года перед войной мы всем такие дома поставили. По плану строили. Новые строили, а старые землянки ломали. Война нам помешала, не то теперь в каждом доме у нас были бы и ванные, и горячая вода. Шахты у нас рядом. Уголь дешевый. И котельню поставили, да тут немец этот…

Рассказывая о своем колхозе, сандыревец накрывал на стол. Татьяна помогала ему. Когда сели чаевничать, тут и пошли у нас споры-разговоры. О жизни, одним словом, разговорились. Почему она такая? И липяговцы — колхозники, и сандыревцы — колхозники, а живем по-разному.