Липяги. Из записок сельского учителя

— Человек — единственное разумное существо на земле, — говорил наш хозяин. — А может, и не только на земле, но и во всей вселенной… — Говорил сандыревец складно — видать, начитан был всяких книжек. Я, может, не все так вам передаю, как он говорил, но вы уж не взыщите. — Да-а, и человек, — говорил он, — должен разумно сорганизовать свою жизнь. Сколько надо — трудиться, сколько надо — отдыхать. Разве разумно, — говорит, — жили крестьяне в прошлом? Я уж, — продолжал он, — не говорю о труде, но взять хотя бы сам быт. Каждый мужик содержал скот, выпекал для себя хлеб, готовил еду. В наших Сандырях, к примеру, шестьсот дворов. Значит, каждый божий день шестьсот женщин заняты были кастрюлями, стиркой белья, уходом за скотиной. Мы сочли, что это неразумно. Поэтому, как только колхоз набрал силу, мы построили общественную пекарню, столовую, прачечную. Там все это, сколь возможно, механизировано. А в некоторых колхозах и по сей день мужики живут по старинке.

— Рады бы в рай, да грехи не пускают! — заметила на эту речь сандыревца Таня Виляла.

Посмеялись. Только я чашку-то перевернула кверху донышком, чтоб показать, что сыта, — глядь, хозяин ставит на стол тарелку с яблоками. Это в войну-то! У нас в Липягах картошка-то не во всяком доме, а тут — яблоки. Татьяна набросилась — и ну уплетать. А я-то, знамо, есть не могу — зубы не позволяют. Так я возьму яблоко, поверчу его в руках, будто вытираю, а сама незаметно— раз! — в карман кофты и спрячу. Думаю, сама не съем, так хоть ребятам гостинец привезу.

Сандыревец беспокойный попался.

— Подзаправились? — спрашивает. — Вот и хорошо. А теперь пойдемте — я покажу вам наше хозяйство,

9

— Вышли мы на крыльцо — стоят наши розвальни, но в оглоблях уже не Ефремкин мерин, а другая какая-то лошадь. Ужасть, как мы сначала расстроились! А потом, глядим, красивый конь нам подарен: рослый, гривастый, а копыта — сковороды, да и только!

— Хороший конь, — сказал сандыревец. — Есть, правда, небольшой изъян у него. Но это сущий пустяк. С самого первого дня войны возил орудия, а потому глуховат малость.

«Ничего, — думаю, — пусть лучше глухой, но не норов. За такого ругать не будут».

Только уселись мы — этот с места рысью. Едем, а я все разглядываю. Вот какой-то дом высокий с колоннами — видать, клуб. Потом магазин; еще дальше — почта, правление ихнее, школа. За школой мы свернули в проулок. И опять по обе стороны дороги были такие же беленькие, с террасами, домики, что и у нашего хозяина.

Что мне особенно понравилось — во всем селе ни единого тебе плетня али там забора. У нас в Липягах каждый норовит отгородиться друг от дружки. В старину, кто побогаче, даже в полях валы копал. А как поля стали общими, на огороды переключились. Каждый норовит усадебку частоколом обнести. А в Сандырях люди открыто живут.

— Вот мы и приехали! — сандыревец первым выбрался из саней.

Мы — за ним. Гляжу: поле кругом, и снег лежит. Снег такой же белый, как и у нас в Липягах.

Рядом с дорогой — деревья. Иней на них. Из-за ветвей ничего не видно. Только вышли на поляну — строение какое-то в сторонке. Завод, не завод — не пойму: стены из белого кирпича, крыша не простая, стеклянная, труба высокая. Подошли, значит. Открывает сандыревец дверь. Коридором прошли в небольшую комнату. В комнате стол; за столом сидит женщина, пишет что-то. На ней халат белый и такой же колпак. Доктор — не доктор, повар — не повар, — не поймешь. Поздоровались. Оказалось, что это жена нашего хозяина-то! Ну, познакомились, он и говорит:

— Вот, — говорит, — Анна Михайловна, соседи наши из Липягов хотят поглядеть, как у нас коровы содержатся и все такое.

Женщина взглянула на ручные часы и говорит:

— Что ж, через четверть часа у нас как раз дойка начнется. Снимите верхнюю одежу. У нас на ферме тепло.

Сняли мы свои зипуны, а женщина нам из шкафа белые халаты подает. Обрядились в белые халаты — друг дружку не узнаем. Посмеялись над этим и пошли. Женщина ведет нас коридором, а я иду и головой качаю от удивления. «Боже, — думаю, — прости меня за прегрешения тяжкие, но в нашей липяговской церкви и то грязи было больше, чем в Сандырях на ферме!» Тут как раз мы вошли в коровник. Ферма высокая, потолок стеклянный. Коровы все, как одна, пестрые, лежат рядками. Ни цепей на них, ни ошейников — на полной они свободе. Перед каждой — блюдце с водой, а ясли одни на весь ряд. Одним словом, пей и ешь сколько хошь! Идем мы по коровнику, а женщина рассказывает: как они кормят коров да сколько молока надаивают, про отел и все такое. Не совру, если скажу, что у них одна корова молока дает больше, чем наших десять. Удивленье — да и только!

— Что ж скотину-то, аль вы не угоняли? — спрашиваю.

— Угоняли, — отвечает, — только недалече, под Лебедянь. А как немца отогнали, так коров мы опять вернули.

— И не бомбили, видать, у вас?

— В Данкове и кое-где на шахтах бомбил, а у нас — нет.