Лира и Кошмар

Бобби пристально глядел на нее с каким-то странным выражением лица – девушка встретилась с домовым глазами и покраснела от необъяснимого стыда. Да, она знала, что наставник умрет. Да, она не сумела предотвратить его гибель. Но было ли это, в конце концов, возможно? Что если своими попытками вмешаться в ход истории она лишь дразнит Триединую, все это время проявлявшую к своей избраннице безграничное милосердие?

– Что будем делать, госпожа? – тихо спросил Бобби, поднимаясь на ноги и не сводя глаз со своего мертвого господина.

– Унеси его и похорони на заднем дворе, – с серьезным видом распорядилась Элеонора. – А я выполню волю наставника в лучшем виде. Зелье у меня, оно в полном порядке. Мальчишка легкий, как перышко, и стройный, как тростинка. Используя свои силы, я легко донесу его до пыточной и самостоятельно обездвижу.

– Да, моя госпожа. – Домовой кивнул, едва не плача. – Я верю в Ваши силы. Верил с самого начала.

Девушка поднялась и уставилась на переливающееся зелье, равнодушно бултыхающееся в склянке. Взболтала его; жижа приобрела ярко-фиолетовый оттенок. Значит, готово к употреблению.

Значит, пора пришла.

Пока Бобби, кряхтя, тащил высокого Адриана на руках, то и дело оборачиваясь на свою госпожу, девушка продолжала стоять в коридоре и молча наблюдать за происходящим. Она изо всех сил пыталась запомнить домового живым: его рыжие волосы, большие глаза, озорная улыбка. Пусть он и выглядел мальчишкой лет семнадцати, на деле этому существу было очень много веков – так много, что Элеонора боялась вообразить. Когда-то давно, когда она была еще совсем маленькой, Бобби посадил ее к себе на колени и глубоко задумался. Рядом на софе расположился большой и очень старый кот (он умер вскоре после появления госпожи в доме, а потому в памяти Элеоноры осталась лишь насыщенно-рыжая шкурка и привычка тихо мурчать, словно выражая свое недовольство).

– Время такое беспощадное, – сказал мальчишка печально; в его обычно веселом голосе зазвучали нотки отчаяния. – Вы такая юная, такая реальная. И я тоже – юный и реальный.

Девочка задумалась и, соглашаясь, кивнула. Почему Бобби печален, она не понимала: разве можно, в конце концов, грустить из-за своей молодости? Впереди у них была целая жизнь: мир, полный удивительных красот и добрых созданий, готовых протянуть руку помощи в трудный момент. Мир, который, по словам учителя, она должна была однажды защитить, дабы добро восторжествовало окончательно.

– Я помню времена, когда этой башней владела могущественная ведьма Моргана, – сказал он мечтательно. – Мы любили друг друга, однако стрелки, как я уже говорил, не желают прекращать свой бег. Моя любимая теперь в чертогах Триединой, а я все еще здесь. Меняю жильцов, как перчатки, не успеваю привыкать к новым лицам, которые меняются, что бы я ни делал.

– Мне жаль, что Моргана умерла, – сокрушенно вздохнула Элеонора. – Я очень хочу, чтобы люди и эльфы не болели. Доживали до старости, нянчили внучков. Я бы забрала себе все болезни мира, если бы знала, что это спасет остальных.

Бобби трогательно всхлипнул и зарылся пальцами в ее волосы.

– Вы очень добры, молодая госпожа, однако тревожетесь напрасно. Моргана прожила неестественно долгую жизнь – ей было двести двадцать, когда она умерла, и старость взяла-таки верх.

Девочка изумленно заморгала глазами. Старый кот, имя которого напрочь стерлось из памяти, гордо фыркнул и направился прочь, явно заскучавший от этого нудного разговора.

– Я домовой, понимаете? Пока стоит эта башня, я вечен. Лица будут меняться, а моя молодость не утихнет даже тысячелетия спустя.

«Возможно, это и к лучшему…»

Фигурка Бобби, такая юная и очаровательная в своем почти дестком изяществе, наконец окончательно скрылась из виду. Девушка постояла немного, глядя на сумрачную лестницу башни, а затем отправилась назад, в спальню своего умершего учителя, чтобы перенести пленника в пыточную и полностью его обезвредить. Мысль о том, что наставник навечно покинул этот мир, серьезно ранила, заставляла чувствовать себя виноватой. Элеонора до крови прикусила губу, рот наполнился неприятным соленым вкусом.

И все же, было в этой новообретенной свободе нечто привлекательное: в конце концов, теперь она была свободна от заклятия, делавшего ее абсолютной серой мышкой в глазах окружающих. Девушка сделала медленный вдох и так же медленно выдохнула.

А затем направилась вперед, расправив плечи. Теперь она была сама за себя.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ВЕЛИЧИЕ И СТРАХ.

На прекрасном и светлом троне

Восседала царица прямо.

Кто осмелится в дерзком тоне

Осмеять ее мудрый шаг?

Так умрите в мучений стоне,

Растворитесь в священном лоне,

Те, кто смел проклинать упрямо

И считать недостойной благ!

Филипп Мудрец, «Моей сиятельной бабушке»