Можешь ли ты не назвать дивным его мастерство?
Первый ведь он увидал, что влюбленный живет безрассудно,
Ради пустейших забот блага большие губя.
И человечьих сердец легкость он придал ему:
Право же, носимся мы всю жизнь по изменчивым волнам,
Нас то туда, то сюда ветер все время влечет.
Держит рука у него, как и должно, с зазубриной стрелы,
Мы и не видим его, а он уже ранил беспечных,
Из-под ударов его цел не уходит никто.
Стрелы засели во мне, засел и ребяческий образ;
Только сдается, что он крылья свои потерял,
И бесконечно ведет войны в крови у меня.
Что же за радость тебе гнездиться в сердцах иссушенных?
Стрелы в другого мечи, если стыда не забыл!
На новичках твой яд испытывать, право же лучше:
Если погубишь ее, кто другой воспевать тебя будет?
Легкая Муза моя славу тебе создает:
Славит она и лицо, и пальцы, и черные очи
Той, что ступает легко нежною ножкой своей.
В Бактрах382
столько бойцы ахеменовых стрел383 не готовят,Сколько мне их Амур в грудь остриями вонзил!
Настрого впредь запретил изящных муз презирать он
И среди них повелел в роще Аскрейской мне жить, —
Или с исмарских долин мог я зверей уводить,384
—Нет, но скорей для того, чтоб дивить мою Кинфию песней:
Тут инахийского б я славою Лина затмил.
Но привлекает меня отнюдь не красивая внешность
Сладко мне было б читать в объятьях разумницы милой,
Чей утонченнейший слух песни оценит мои.
Этого лишь бы достичь, а смутные толки народа —
Ну их; мне верным судьей будет моя госпожа.
Вынес бы я без труда даже Юпитера гнев!
В час же, как темная ночь навеки закроет мне очи,
Слушай, какой соблюдать надобно чин похорон:
Лики предков моих пусть не тянутся шествием длинным,
Незачем телу лежать на ложе из кости слоновой,
Незачем спать мертвецу на атталийском одре.385
Пусть с благовоньями чаш не несут вереницей; пусть справят
При погребенье моем скромный плебейский обряд.
Как величайший свой дар их Персефоне снесу.
Ты же, ты следом пойдешь, обнаженные груди терзая,
Ты не устанешь в тот день имя мое призывать,
Хладные губы мои прощальным живить поцелуем
После того как зажженный костер превратит меня в пепел,
Пусть невеликий сосуд скроет останки мои,
Пусть посадят мне лавр на скромном холме погребальном,
Чтоб осенил он своей тенью могилу мою.
Был когда-то рабом, верным единой любви».
Эта гробница, поверь, не менее будет известна,
Чем обагренный курган воина Фтийской страны.386
В день, как достигнешь и ты рокового предела, припомни
Но и дотоль берегись забывать обо мне погребенном:
Знает и верно хранит вечную правду Земля.
Если б из трех сестер387
хоть единая мне повелелаС жизнью расстаться, когда в люльке еще я лежал!
Нестор, три века прожив, все ж превратился во прах.
Если бы вдруг сократил его долголетнюю старость
Фригии воин любой на илионских валах,
Видеть ему б не пришлось роковых похорон Антилоха
Ты же, однако, не раз оплачешь почившего друга:
Вечно любили ведь те, кто безвозвратно ушел.
Это нам та подтвердит, чей охотник — светлый Адонис —
Лютым убит кабаном на Идалийской горе:
Ты, о Венера, ушла в лес, распустив волоса.
Но воззовешь ты вотще, о Кинфия, к телу немому:
Что тебе смогут сказать бренные кости мои.
Не был в восторге таком Атрид при дарданском триумфе388
В час, как низверглась во прах Лаомедонтова мощь;389
Не ликовал так Улисс, свои закончив скитанья,
В день, как открылся ему милый Дулихия брег;
После того, как она мнимый оплакала прах;
Иль Миноида, когда невредимым узрела Тезея,
Коего нить провела но Дедалийским путям,390
—Сколько восторга я сам испытал пролетевшею ночью:
Прежде, когда, повесивши нос, я ходил к ней с мольбою,
Право, я был для нее хуже пустого горшка,
Нынче ж не хочется ей надо мной издеваться надменно
И безучастно сидеть, глядя на слезы мои.
Вовремя! Поздно теперь зелья давать мертвецу.
Ведь у меня, у слепца, под ногами мерцала тропинка:
Только в безумстве любви нам ничего не видать.
Вот в чем победы залог: научись презирать ты, влюбленный, —
Тщетно стучась у дверей, госпожу мою звали другие;
Томной склонясь головой, милая льнула ко мне.
Эта победа моя мне ценнее парфянской победы,
Вот где трофей, где цари, где колесница моя!