Лис Улисс и потерянный город

– Я так вам рад, – заявил Георгий полицейским. – Вы так вовремя. Позвольте, я вас обниму!

Но ему не позволили. А чтобы он не вздумал обнять кого-нибудь самовольно, ему на лапы надели наручники. Суслик отнесся к этой мере по-философски.

– От сумы и от тюрьмы не зарекайся, – изрек он. – Не зарекайся также и от наручников. И от толчков в спину, – добавил он, получив толчок в спину.

Арестованных вывели на улицу, посадили в фургон («Не зарекайся от поездки в фургоне», – сказал Георгий), привезли в участок и кинули в камеру, где уже томились прочие товарищи по несчастью.

В камере глазам Крота и Георгия предстала удивительная картина. Квартет, состоящий из Антонио с мандолиной, Джанкарло с гобоем, Проспера со скрипкой и Антуанетты с альтом, увлеченно исполнял популярные песни Ботфортского полуострова. Марио же на этом концерте досталась роль слушателя, «помогавшего» музыкантам выстукиванием ритма на деревянном столике. Новоприбывших шпион встретил усмешкой и замечанием о том, что скоро в этой камере можно будет открывать посольство Градбурга в Вершине.

– От открытия посольства не зарекайся, – ответил на это Георгий, устраиваясь поудобнее на скамейке, чтобы всласть насладиться ботфортской народной музыкой, красивей которой на свете, как известно, не существует. Бенджамин Крот всем своим видом выражал недовольство, но вскоре тоже начал дергать лапой в такт музыке.

Красивыми тенорами Антонио и Джанкарло распевали популярную песню, весьма актуальную в данных обстоятельствах:

Я птица, дочь небес и солнца,
Томлюсь во влажной я темнице.
Но видеть небо сквозь оконце —
Не для свободной гордой птицы!

И припев:

Я улечу к тебе, к тебе я улечу!
Вот лишь достану динамит я и взорву
Тюрьму свою к чертям собачьим!
Ба-бах! Бу-бух! К чертям собачьим!

Песня закончилась, и Джанкарло объявил, что следующий номер концерта он хочет посвятить даме, полной тайн и загадок – она не только работает в мэрии и подделывает документы, но еще и служит в контрразведке!

– Ах, какая женщина! – восторженно поддержал друга Антонио. – Не удивлюсь, если завтра окажется, что она вдобавок еще и грабит банки!

В честь Пародии Фугас квартет исполнил известную ботфортскую песню о девушке по имени Ассоль Лемио, которая тоже таила в себе множество загадок.

Ассоль Ле-е-е…
Ассоль Леми-и-ио! —

мелодично выводили волки с закрытыми от блаженства глазами, а Проспер и Антуанетта сначала подпевали, а потом выдали каждый по соло, от которых хотелось плакать.

Но заплакать никто не успел, потому что явились полицейские и принялись по одному уводить арестантов на допрос к капитану и полной тайн Пародии Фугас. В результате этих допросов (в основном благодаря суслику Георгию, который единственный из бандитов с готовностью сотрудничал со следствием) перед стражами закона нарисовалась примерная картина происходящего.

Все плохое в Вершине происходит по вине главаря банды по имени Лис Улисс – злого духа, с древних времен обитающего в Сабельных горах. Он злейший враг всего хорошего, а особенно – Вершины, как символа и столицы этого самого всего хорошего. Что же касается арестованных, то с ними все просто. Проспер подставил несчастного Муравейчека, потому что ненавидит Вершину. Антонио, Джанкарло и Марио жульничали в казино из-за ненависти к Вершине. А Бенджамин Крот и суслик Георгий, ненавидящие Вершину всей душой, собирались отравить мэра. Ну и, разумеется, все они планировали похитить начальника полиции и взорвать полицейское управление. Что же касается остальных членов банды – кота, лисички и пингвина, виновных в появлении Искусственных Зверей, – то их местонахождение выяснить не удалось. Видимо, прямо сейчас они что-то минируют.

Но Берта с Константином, конечно, ничего не минировали и даже не подозревали, что кому-нибудь способна прийти в голову такая нелепая идея. Они также не могли знать и о том, что спонтанное решение не возвращаться в гостиницу уберегло их от ареста. Друзья пообедали в маленьком тихом кафе и отправились в театр, чтобы морально поддержать Евгения в его «бенефисе». И очень кстати, потому что пингвин уже всерьез задумывался о позорном бегстве. «Ну и пусть, – говорил он себе. – В конце концов, я никогда не стремился к тому, чтобы увидеть сцену и умереть». Однако дальше малодушных мыслей дело не шло, так как, представив побег – и особенно ту его часть, что касалась погони и поимки беглеца, – во всех красках, Евгений понял, что боится его еще больше, чем сцены.

Когда в театр заявились друзья, Евгений томился в выделенной ему элитной гримерке, смотрел в зеркало и падал духом. Это занятие было прервано громко распахнувшейся дверью.