Лисао

Мне скорбно, что вихрь жестокий
злобно качает травы,
В сердце моем печальном
не заживает рана.
Малая капля яду
приносит смерть человеку,
Только дохнет осень —
и облетают листья.

Мысли мои постоянно
обращены к Пэн Сяню, —
Мне ли забыть заветы
высоких его стремлений?
Можно ли скрыть от мира
чувств своих перемены?
Может ли долго длиться
время лжи и обмана?

Уже, собираясь в стаи,
птицы кричат и звери,
Уже аромат теряют
травы, цветы и листья.
Рыбы блестят на солнце
яркою чешуею,
А водяные драконы
скрывают свое сиянье.

Чай не растет на поле
вместе с чертополохом,
Ирисы и орхидеи
отдельно благоухают.
Только мудрые люди
держатся друг за друга,
И слава их, безусловно,
переживет столетья.

Когда я пытаюсь представить
величие наших предков,
Они мне кажутся — в небе
плывущими облаками.
Если я вижу, что где-то
мудрые ошибались,
Тогда я, стихи слагая,
пытаюсь сказать об этом.

Мысли мои неизменно
с древними мудрецами,
Которые, наслаждаясь,
срывали душистый перец.
И я грущу поневоле,
и тяжело вздыхаю,
И, вдалеке от мира,
все время о нем тревожусь.

Холодные слезы льются
из глаз моих утомленных,
Одолевают думы,
и я не сплю до рассвета.
И вот уже ночь уходит,
казавшаяся бесконечной,
Стараюсь забыть о грусти —
и все же не забываю.

И я покидаю ложе
и выхожу из дома,
Брожу и брожу бесцельно,
наедине с собою,
И, покоряясь горю,
опять тяжело вздыхаю,
Гнев разрывает грудь мне,
но вырваться он не может.

Узел печали жгучей
крепко в душе завязан,
Тяжесть тоски и горя
спину мою сгибает.
Отламываю ветку,
чтоб заслониться от солнца,
Вихрь меня гонит дальше,
и я повинуюсь вихрю.

От прежних времен остались
только смутные тени,
Иду — а душа клокочет,
словно котел кипящий.
Глажу свою одежду,
яшмовые подвески,
И ухожу все дальше,
почти лишенный сознанья.

Тянутся год за годом
медленной чередою
И постепенно подводят
к старости и кончине.
Высох цветок душистый,
стебель его обломан,
Нет и не будет больше
тонкого аромата.

Мне от печальных мыслей
вовеки не излечиться,
Знаю: меча сильнее
злой клеветы обида.
Лучше уж мертвым телом
плыть по волнам холодным,
Чем испытать при жизни
горечи безысходность.

Сироты вечно стонут
и проливают слезы,
Изгнанный сын уходит
и не вернется к дому.
Те, кто скорбят в печали
и лишены опоры, —
Будут всегда стремиться
следовать за Пэн Сянем.

Я на скалу подымаюсь,
вдаль устремляю взоры,
Извилистая дорога
скрывается где-то в скалах.
В угрюмой стою пустыне,
безмолвием окруженный,
Хочу ни о чем не думать,
но думаю поневоле.

Печаль меня охватила,
нет радости и в помине,
Живу — и от лютой скорби
не в силах освободиться.
Дух мой зажат в оковы —
не вырвется он на волю,
Связано мое сердце —
никто его не развяжет.

Мир, окутанный мглою,
кажется бесконечным,
В густой пелене скрываясь —
он цвета лишен и формы.
Если заглушены звуки,
разве ты их услышишь?
Жизнь, убитая скорбью,
может ли продолжаться?

Дальнюю даль вовеки
нам не дано измерить,
Как не дано связать нам
расплывчатые туманы.
Скорбь, угнетая душу,
становится постоянной,
И, только воспрянув духом,
можно ее рассеять.

Мне хочется прыгнуть в волны,
прыгнуть и плыть по ветру
И посетить жилище,
оставленное Пэн Сянем.
Стою у самого края
скалы, за которой пропасть,
А кажется мне: сижу я
на радуге семицветной.

Гляжу, охватить желая
великий покой простора,
Легким прикосновеньем
глажу синее небо.
Вдыхаю росы прозрачной
сладкие испаренья,
Медленными глотками
пью серебристый иней.

Я отдыхаю в скалах,
где феникс гнездо построил,
И, вздрагивая внезапно,
кричу я и просыпаюсь.
Стою на хребте Куэньлуня,
гляжу на туман плывущий,
Стою на хребте Миньшаня,
смотрю на Цинцзян[88] далекий.

Клубятся туманы и тучи,
гром изрыгая грозный,
Слышу, как подо мною
бурные плещут волны.
Сеть голубого неба
протянута в бесконечность,
Нет у нее опоры,
нет у нее предела.

Нет у нее границы,
сверху нету и снизу.
Вихрь меня вдаль уносит —
где же остановлюсь я?
Взмахивая крылами,
парю в голубом просторе,
Вздымаюсь и опускаюсь,
вправо лечу и влево.

Я двигаюсь непрерывно,
лечу я непроизвольно,
Следуя колебаньям
таинственных сил природы.
Вижу, на юге пляшут
огненных туч волокна,
Вижу, как на востоке
дымка зари струится...

Вижу, на севере дальнем
иней и снег сверкают,
Слышу, на западе плещут
волны озер пустынных.
Бью скакуна наотмашь
плетью из ярких молний,
Так что мой конь могучий
мчится быстрее ветра!

Я устремляюсь в горы,
где жил Цзе Чжи-туй[89] опальный,
Туда, где в лесах дремучих
след свой Бо И[90] оставил.
В душу мою глубоко
врезаны впечатленья,
Хочет душа покоя,
но нет его и не будет.

Мне грустно, что предки были
грубыми и простыми,
Мне больно, что их потомки
мелко себялюбивы.
Хотел бы уплыть я в море
по Хуайхэ широкой,
Хотел бы я в этом мире
последовать за Цзы-сюем[91].

Гляжу, как река струится,
вся в островках зеленых.
Скорблю о Шэнь Бао-сюе[92],
который исчез бесследно.
Ведь если давать советы,
а князь их не хочет слушать,
Какую пользу приносит
высокое положенье?

Сердце мое от боли
не в силах освободиться,
Думы тревожат разум,
и нет им конца и краю.