Лишь одна музыка

Высоко над нами великолепный потолок, полный пространства и света, с вылепленными музыкантами и ангелами, дивное слияние бледно-голубого, розовато-охряного и белого. Отец и Сын и Святой Дух в виде голубя коронуют Пресвятую Деву.

Пока мы восхищенно разглядываем эту красоту, откуда-то сбоку от алтаря вдруг раздается неистовая какофония. Некий безумец атакует рояль, установленный на низкой сцене и каким-то образом подсоединенный к усилителю. Сначала целая стена взрывается вдребезги на кусочки, потом куча слабоумных мышей сыплется с верхних октав, пока они не трансформируются внизу в медведей, от которых стынет кровь. Неужто то самое «Что ты ешь, то ты и есть»?

Джулия тоже обеспокоена, но в основном моей реакцией.

Вдруг все останавливается, пианист и звукорежиссер делают мелкие исправления перед тем, как продолжить репетицию. Потом снова тишина, крышка рояля закрыта — и, к счастью, эта пара исчезает так же внезапно, как и появилась.

— Это было действительно так ужасно? — спрашивает Джулия.

— О да. Поверь мне. На секунду я тебе позавидовал.

— Пусть Тонони сыграет, чтобы очистить церковь.

— Нас выгонят. Ведь нас тут и быть не должно.

— Майкл, если ты не сыграешь на своей скрипке здесь, то будешь жалеть всю оставшуюся жизнь.

— Ну да, и я думаю, скрипка тоже никогда мне не простит.

— Вот именно.

— Но, Джулия...

— Но, Джулия, что?

— Ты тогда должна мне помочь, — говорю я, подводя ее к роялю.

— О нет, Майкл. О нет. Тебе не удастся заставить меня играть. Ты же знаешь, я не буду.

— Ты это уже играла.

Из футляра моей скрипки я достаю Ларго из первой Манчестерской сонаты Вивальди — фотокопию на прекрасной широкой бумаге формата А3, — разворачиваю ее и ставлю на пюпитр рояля. Джулия садится, секунду смотрит в ноты, раскачиваясь немного из стороны в сторону. Я настраиваюсь.

— Ты тиран, Майкл, — говорит Джулия, очень нежно, очень серьезно.

В ответ я играю затакт, и она, безо всякого дальнейшего сопротивления, вступает на следующей ноте.

Это восторг, и это так быстро кончается. Ничего красивее никогда не было написано для скрипки, и моя скрипка, похоже, чувствует, что это было написано лично для нее, чтобы играть здесь. Где же еще должно быть исполнено это Ларго? Именно здесь Вивальди учил девочек из сиротского приюта и делал из них лучших музыкантов Европы. И поскольку рукопись этой сонаты была найдена всего несколько лет назад в той самой библиотеке в Манчестере, где я так многому научился, овладевая музыкальным мастерством, я чувствую, что она была написана и для меня тоже.

Никто нас не прерывает. Церковь пуста. Только музыканты над нами, с их виолами, трубами и вытянутыми лютнями.

— Это было безупречно, — говорю я сразу по окончании. — Давай еще раз сыграем.

— Нет, Майкл, — говорит Джулия, закрывая крышку фортепиано. — Если это было безупречно — раз это было безупречно, — это точно не стоит играть снова.

6.6

Пока мы идем по узким переходам и маленьким мостикам к палаццо Традонико, я слышу странные удары и звуки отскоков — оказывается, это местные дети играют в мяч. Палаццо выходит к воде, а его водные ворота открываются в очень маленький канал. Парадный фасад, серый и облупившийся, смотрит на маленькую, неправильной формы площадь, кампьелло Традонико. Она вне всех туристических маршрутов и тем самым служит прекрасной площадкой для игры в нечто типа футбола-сквошa. На колья ограды по уровню второго этажа насажено немало черно-белых мячей. Там они и остаются, ежедневно сдуваясь, никогда не сдуваясь до конца, очерчивая и украшая палаццо, как ананасы, или химеры, или другие, более традиционные архитектурные наросты.

Я нажимаю дверной звонок. Женский голос что-то говорит по-итальянски, на что я отвечаю «Синьор Холм, куартетто „Маджоре“», и это вызывает приветственный щелчок. Широко открыв дверь, мы оказываемся в огромном, темном, пустынном каменном вестибюле с лестницей, ведущей наверх вдоль одной из стен. Свет не зажигается, и мы в потемках карабкаемся наверх на второй этаж, где открывается дверь, когда мы оказываемся возле нее.

Девушка-подросток, дочь графа Традонико, приветствует нас, представляется Терезой и говорит нам, что остальные члены квартета собрались в музыкальной комнате. Она провожает нас туда, улыбается и исчезает.

Блестящий, потрескавшийся охристо-черный пол главного зала идет насквозь от входа до задней стены, залитый светом с обеих сторон. После невзрачного, обшарпанного фасада и угрюмого входа я ничего подобного не ожидал.