Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

— Объяснить не хотите? — Ткачев отошел к окну, торопливо прикрывая форточку — по палате вовсю гулял сквозняк, и остался стоять, разглядывая размытые очертания больничного парка за стеклом. Видеть лицо Зиминой сейчас было самой настоящей пыткой.

— Что объяснить? — Тихо, монотонно, невыразительно.

— Спасли меня зачем?! — Паша и сам не заметил, как повысил голос — непонимание, раздражение, чувство вины перемалывали изнутри до воющей безысходности. Он не верил, не способен был поверить, что она вот так просто готова была защитить его — любой ценой, ценой собственной жизни в том числе. Как, зачем, почему? Куча вопросов и ни единого внятного ответа. От непонимания еще сильнее разрывало виски.

— Что ты хочешь услышать, Ткачев? — совсем бесцветно.

— Правду! — взорвался Паша, резко оборачиваясь к ней. — Я хочу услышать правду, Ирина Сергевна! Хоть раз в жизни, черт возьми, вы можете сказать мне гребаную правду?!

— Какую правду, Ткачев? Я не позволила Климову сделать то, что он собирался, чего ты еще от меня хочешь?

— Вы можете мне ответить, в конце-то концов?! — Ткачев сжал челюсти, тяжело глядя на нее. Его раздирало. Больше всего хотелось схватить начальницу за плечи — сильно, больно, до синяков, вытряхивая из нее это неестественное и потому выбешивающее безразличие и ответ на этот долбаный вопрос, терзавший его столько времени.

— Мне нечего тебе ответить, Ткачев, — едва слышным, каким-то потухшим голосом. Отвернулась к стене, заворачиваясь в одеяло, затихла. Паша несколько мгновений, стискивая кулаки, смотрел в напряженную тонкую спину, в эти мгновения ненавидя себя за то неясное, необъяснимое, вдруг захлестнувшее его пробирающе-холодной волной.

— Ирина Сергеевна… — тише, без нажима, почти-умоляюще.

— Уходи. Я очень устала. Прошу тебя, уходи. — Что-то было в ее невесомом, утомленном голосе, что Паша отступил. Выругался сквозь зубы, отводя взгляд от выцветше-рыжей макушки, сделал несколько шагов назад, бесшумно прикрывая за собой дверь и, не сдержавшись, грохнул кулаком по стене.

***

“Правду”. Ира горько усмехнулась, с трудом переворачиваясь на спину и разглядывая потолок. Рана все еще противно ныла, тело было слабым и непослушным, будто чужим, а две беседы подряд вымотали окончательно. Она не понимала, что нужно Ткачеву, не понимала, зачем он мучает ее — своим присутствием, вопросами, на которые у нее заведомо не имелось ответов.

Зачем она его спасла? Это не поддавалось никакой логике, никаким объяснениям — она просто заметила легкое движение Вадима, а уже в следующую секунду ударила, опрокинула тяжелая, сбивающая с ног волна боли. Какого ответа ждал от нее Ткачев, если она и сама не знала, почему поступила так, а не иначе? Она признавала все, что говорил Климов: о том, что Ткачев опасен, о том, что может попытаться сдать или убить ее — когда в ее абсолютно исправной машине вдруг отказали тормоза, без труда догадалась, чьих это рук дело. Что мешало Ткачеву повторить попытку? Хотя бы там, в ангаре — он был на взводе и способен на любой необдуманный поступок. Вот только ей почему-то совсем не было страшно. Не только потому что сомневалась — он вряд ли бы смог расчетливо и хладнокровно убить ее, стоявшую к нему лицом к лицу. Почему-то тогда, глядя в его измученные глаза, полные боли, отчаяния, въедливой, неотступно-усталой ненависти, она совсем не боялась смерти.

Она устала. Она ужасно устала от этих войн, выяснений отношений, поисков никому ненужной правды и справедливости, а больше всего — от самой себя. Когда в ней что-то сломалось? В первый раз, когда недрогнувшей рукой выпустила обойму в ублюдка, положившего нескольких ее сотрудников? Когда устранила истеричку Русакову, без лишних сомнений готовую отправить их всех на нары? Или когда поняла, что Ткачев все знает?

Это было самым мучительным — не накрывавшие порой кошмары, не груз сожалений или сомнений, — а жгучее, испепеляющее чувство вины. Если бы она могла — она бы вымаливала у него прощение, лишь бы ему от ее искренней мольбы или унижения стало легче. Если бы он принял — она не пожалела бы ни жизни, ни смерти, чтобы исправить все, переиграть, искупить, вернуть — прежнего его, прежнюю себя. Если бы она только знала, как и чем смогла бы ему помочь, освободить, загладить вину…

Но она не знала. И от полного бессилия хотелось выть.

========== Часть 4 ==========

— Мы же с вами оба понимаем, что найти доказательства — это дело времени, — следак, перегнувшись через стол, с издевательской доверительностью понизил голос. — Может, в других обстоятельствах вам бы удалось скормить сказочку о геройской гибели вашего сотрудника от рук неизвестных бандитов, но… Вам не повезло. Покушение на полковника полиции спутало вам все карты. Может расскажете, что вы там не поделили?

— Что-то я не понимаю, о чем речь, — Климов устало выдохнул, покосился на зарешеченное, наглухо закрытое окно — в кабинете было невероятно душно и плавали густые клубы сигаретного дыма.