Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

Зимина, по-хозяйски пройдя в кабинет, опустилась на стул, нездорово бледная, натянуто-выпрямившаяся, с въедливой усталостью и неприкрытым раздражением в глубине заледеневше-равнодушных глаз. Климов, торопливо отводя взгляд, принялся укладывать в стопку рассыпанные по столу бумаги. Смотреть на начальницу оказалось невыносимо — удушливое, навязчивое чувство вины накатывало противно-липкими, тяжелыми волнами, не давая вдохнуть. Он не хотел! Не хотел, чтобы все повернулось так, не хотел понимать, что это по его вине она едва не погибла, что, желая сделать как лучше, только усугубил ситуацию. Ведь не так, совсем не так все должно было быть!..

— Я по поводу тех умников, которые забросали отдел своими пиротехническими “поделками”. У нас три кабинета разгромлены, мой в том числе! А твои ППС-ники даже их задержать не смогли, из-под носа упустили! Это нормально, по-твоему?!

— Ир, я все понимаю…

— А не надо ничего понимать! — повысила голос Зимина. — Надо исправлять ситуацию, если своих сотрудников организовать не можешь!.. В общем, вот, — выхватила первый попавшийся лист бумаги, ручку, черкнула несколько слов. — Здесь адрес и фамилия, на него эти деятели кивали как на зачинщика. Съездишь к нему, поговоришь, надавишь, чтобы признался, и в отдел!

— Я?.. Ир…

— Ну не я же! — недовольно фыркнула Ирина Сергеевна. — Кого ты мне туда посоветуешь отправить? Фомина? А может Измайлову? Сам видишь, что у нас сейчас творится!.. А тут еще эти! Сегодня кабинет разнесли, завтра что, все ОВД взорвут?! В общем, ты меня понял!..

— Я понял, — с трудом процедил Вадим. Проводил взглядом напряженную тонкую фигуру, скрывшуюся за дверью, и снова рванул телефонную трубку, кипя жгучим желанием продолжить прерванный разговор.

***

Ткачев не появился на работе на следующий день после той сцены в кабинете, высказавшись более чем эмоционально и вполне ясно. На следующий и потом, впрочем, тоже. Ира готова была к тому что он, взорвавшись, швырнет ей на стол рапорт об уходе, но этого не произошло. Он просто исчез — не отвечал ни на чьи звонки, никому не открывал дверь. Мысль, жуткая, но вполне допустимая, возникнув однажды, возвращалась вновь и вновь. Она видела его глухую обреченность, нараставшую с каждым днем, с каждым событием, все ближе толкавшим его к страшной грани; его усталую безысходность и неотступное отвращение ко всему, происходящему вокруг, ко всем людям, окружавшим его. И кто знает, на что он мог решиться, поддавшись отчаянию?

Ира несколько мгновений смотрела на экран телефона с идущим неотвеченным вызовом, затем, решительно сорвав с вешалки сумку и плащ, стремительно вышла из кабинета.

В квартире царила полная, какая-то неживая тишина, витал застоявшийся душный запах алкоголя и сигаретного дыма; нигде не пробивался свет. Ира, щелкнув выключателем, с ухмылкой представила реакцию Ткачева, заметь он беспардонно пробравшуюся в его квартиру начальницу, и, скинув обувь и плащ, тихонько прошла в гостиную. В тусклом свете из коридора заметила и пустые бутылки на полу, и небрежно сброшенную куртку, а затем и самого Пашу, дремавшего на тесном диванчике. Уважительная такая причина для прогулов, подумала Ирина с усмешкой и тут же нахмурилась, уловив прерывистое, какое-то нездоровое дыхание. Ткачев, повернувшись в полусне, зашелся тяжелым, надсадным кашлем, но не проснулся.

Герой, блин, сердито выругалась про себя Ирина и спешно потянулась к телефону. Мимо нее не прошли смутные слухи о сотруднике, отважно бросившемся спасать упавшего в воду ребенка, пока столпившиеся зеваки ахали и щелкали происходящее на мобильники. Так, получается, это опять отличился Ткачев — как бы еще крепкий здоровый парень умудрился свалиться с опасно высокой температурой…

Ира, кое-как уместившись на самом краю узкого дивана, осторожно, боясь потревожить, коснулась ладонью горячего, влажного лба, неосознанно провела рукой по жесткому ежику темных волос. Снова больное, надоедливо-выматывающее чувство стиснуло сердце, смешавшись с чем-то несвойственным, странно… встревоженно-нежным? Господи, да откуда бы у нее, в опустошенной, страшно-выжженной всем произошедшим душе могло взяться что-то настолько человечное, сочувственно-теплое, живое? Но сейчас, глядя на измученно-бледное лицо, показавшееся в ту секунду таким родным, ощущая застрявший в горле ледяной горький ком, Ира твердо решила, что останется здесь. Кто другой, в самом-то деле? Его закадычный друг Савицкий, может и неплохой напарник, но уж точно не годившийся на роль сиделки? Кто-нибудь из его бесчисленных девиц, сменявшихся на широкой кровати в уютной спальне? Кому это могло быть нужно? Никому — никому, на самом-то деле, не нужен был Ткачев с его заморочками, срывами, постоянно чередующимися проблемами. И в этом она тоже видела свою вину.

***