Лишь звук пролетевшей пули (СИ)

— Ниток у тебя не хватит мне че-то шить, — зло засмеялся Цаплин. — А не для протокола, как говорится… Я этой гребаной стране столько лет отдал… А по итогу знаешь что? — наклонился, лихорадочно блестя глазами. — Списали меня, вышвырнули. Получаю копейки, своего угла нет, работы нет, зато пластина в башке и какая-то медалька гребаная, которую даже в скупку не отнесешь… А я, может, пожить наконец нормально хочу? Шубу жене купить, дочке образование дать? Кто мне на это денег отсыплет? Ваше любимое государство? Хрена с два, майор. Пережевало меня государство и выплюнуло…

— И что, это теперь повод… Да ты хоть понимаешь, что люди погибнуть могли?!

— Да плевать я хотел на каких-то людей! Обо мне кто-то, можно подумать, больно беспокоился, когда я там под пули лез! Отдумал я свое про других, мне теперь о себе заботиться надо!

— Собирайся, моралист, в отдел поедешь, — процедил Вадим, досадливо морщась. Подобная самооправдывающая пафосная чушь всегда выводила его из себя — человек, не желающий просто и честно жить, всегда найдет десятки оправданий тому, почему он такой плохой, и виноват всегда будет кто угодно, но только не он: мама с папой, злой одноклассник Витька, девушка, которая ушла к другому, полиция, государство… Но не он, нет.

— Да щас, разбежался! — нагло фыркнул Цаплин. — Может, у тебя и постановление есть?

— Собирайся, — медленно, борясь с разгорающимся внутри ледяным раздражением, повторил Климов, доставая пистолет. — Или я тебя прямо тут положу за сопротивление, герой, мать твою!..

— “Не доставай оружие, если не собираешься его применять”, слышал такую умную фразу? — И в следующее мгновение рванулся вперед, норовя вышибить пистолет из руки. Вадим отпрянул, отступая к окну. Громыхнул попавшийся на пути стул, зазвенела, рассыпаясь осколками, упавшая со стола посуда.

— Стой на месте, или стреляю! — рявкнул Климов предупреждающе.

— А у тебя духу-то хватит, майор? — хохотнул Цаплин, продолжая надвигаться. — Ты хоть раз в живого человека стрелял? Не по мишеням в тире, а в людей, в живых людей? Так, чтобы ты пулю выпустил, а они на твоих глазах подыхали?

Все дальнейшее произошло мгновенно. Стремительный калейдоскоп страшных кадров. Молниеносно разматывающаяся лента событий. Жуткое кино в ускоренной перемотке.

Бросившийся на него преступник. Разлившаяся боль в онемевшей руке, скованной стальной хваткой. Снова какой-то грохот — кажется, обвалилась полка с посудой. Приближающийся поспешный топот. Испуганно-звонкое “Папа! Папочка!”. Снова рывок. На миг ослабевшая хватка и пронзительный в повисшей на долю секунды тишине звук выстрела. Перепуганно-непонимающее детское лицо с наплывающей смертельной бледностью. Снова удары — частые, беспорядочные, попытки уйти и ударить самому. И опять — грохот, какой-то треск, ворвавшийся в уши звук разлетевшегося оконного стекла, истошный крик, глухой звук падения, изломанно-вывернутая фигура и лужа крови под окнами внизу.

А потом наступила мертвая тишина.

***

“Ты просто пытаешься убежать от себя, — с невеселой усмешкой констатировала Ира, убирая в мойку опустевшую чашку. — Зачем бы ты еще торчала здесь, когда тебя никто не просит о помощи?”

Она прекрасно понимала, что Ткачев вряд ли рад второй вечер подряд наблюдать ее в своей квартире, что ее присутствие наверняка его напрягает и раздражает, что с удовольствием бы ее послал и не принимал от нее никакой помощи, даже в таких простых бытовых мелочах, но сил сопротивляться попросту не хватает.

— Ты бы хоть немного поел, нельзя же так, — произнесла Ирина Сергеевна тихо, присаживаясь на край постели и подавая чашку — повеяло сладковато-легким запахом малины.

— Спасибо, не хочется, — неловко отозвался Ткачев, делая осторожный глоток. Вдруг подумалось, что никто никогда прежде не проявлял к нему ничего подобного — все его отношения как-то не доходили до стадии заботы, да и ему в обществе представительниц прекрасного пола всегда удавалось найти занятие поинтереснее чаепитий и разговоров за жизнь. Даже Катя… И, поморщившись от вновь огнем полыхнувшей боли, откинулся на подушку, пытаясь унять засбоившее сердцебиение — от всколыхнувшихся воспоминаний? или от навязчивого, иссушающего жара, накатившего вновь? И тут же распахнул глаза — в затуманенной болезненной мутности вспыхнуло неприкрытое изумление, когда прохладные губы мягко коснулись лба.

— Да ты горячий как печка, — хрипло сказала Ирина Сергеевна, торопливо нашаривая что-то в груде сваленных на тумбочке лекарственных упаковок.

Это было… Неожиданно, странно, совершенно-ей-несвойственно. Так… почти-по-матерински; с какой-то неуверенной заботой и ласковой почти-что-встревоженностью.

Так бывает разве? Разве она такой бывает?

— Ирин Сергевна… Ну зачем вы со мной возитесь… — выдохнул с трудом, напряженно всматриваясь в ее лицо — бледное, с темными кругами под глазами. Она наверняка изрядно задолбалась за день — спокойных в “Пятницком” не выдавалось сроду, а вместо законного отдыха второй вечер подряд зачем-то находится здесь.