Лишний

С каждым новым рукопожатием я все дальше уходил от того страшного места, а каждая прогулка была марафоном, в которой больше всего я боялся пересечь черту. Восходящее солнце в моем новом мире отправляло во тьму мир старый, а когда оно здесь садилось, то я не был уверен, что там, в старом, оно будет светить. Я хотел, чтобы оно светило только там, где Юля и мама. А всё, что дальше, способно существовать во тьме. Всегда. Тьма, которая была за моей спиной и которая привела меня в новый город, должна была остаться там навсегда, и, оглядываясь назад, я испытывал сильное облегчение, что никого из прошлого не замечал.

Я молился, чтобы все новое было другим и чтобы это новое не было никак связано со старым, где меня закрутило так сильно, что в воронку моего личного ада затянуло человека, которого я никогда не знал и который навсегда там и остался.

Новая жизнь начинала мне нравиться, но каждый раз, когда я думал о Юле, вспоминал ее, созванивался с ней, мне словно кто-то протыкал раскаленной иглой затылок, вгоняя ее как можно глубже. И с каждым разом я сильнее понимал, что единственной частью, навсегда закрывшей просвет в стене между прошлым и будущим, станет Юля. С которой новый мир окончательно станет миром.

На пустой ровной лужайке под звездным небом я вижу темный продолговатый бугорок, бегу к нему, а когда он становится ближе, я вижу лежащую на траве Юлю в черном худи и черных джинсах. Глаза ее закрыты, а волосы раскинуты по траве. Правая ее рука лежит на груди, и кажется, она что-то держит, левая рука на траве. Я подбегаю к ней с криком:

— Юля! Юля! — Падаю на колени рядом и хватаю за левую руку. — Юля! — громче кричу я, но она не открывает глаза. — Юля, пожалуйста…

Я трясу ее, и правая рука скатывается на траву, а из кисти выпадает небольшой белый цветок, похожий на кустовой нарцисс. Я громко плачу, повторяя ее имя, пока голос не срывается. Беру в ладони ее голову и чуть приподнимаю с травы, утыкаясь носом в ее лицо.

— Юля, умоляю тебя, Юля… — шепчу я. — Юля, проснись, пожалуйста. Проснись, дорогая… Проснись… Тебя ждут.

Но Юля не открывает глаза, и мои слезы падают на ее щеки и скатываются по ним.

— Пожалуйста, проснись! Умоляю. Пожалуйста, Юль, ну…

Я прижимаю ее к себе, кричу о помощи, но никто не приходит, а может, просто никто не слышит. Я трясу Юлю, утыкаюсь ей в макушку, вдыхая запах волос:

— Юль, я не смогу без тебя! Пожалуйста, проснись! Проснись! Пойдем отсюда, умоляю, пойдем! Здесь нельзя оставаться, холодно уже. Просыпайся, я заберу тебя с собой, утром мы улетим отсюда и будем каждое утром ходить на смотровую. Только проснись…

Юля не просыпается, я целую ее макушку, щеки, лоб, а потом пытаюсь поднять ее, а в кармане начинает вибрировать телефон. Одной рукой я держу Юлю, второй вытаскиваю из кармана айфон и отвечаю на звонок.

— Андрей! — кричит отец в трубку

— Пап, она здесь. Нескучный сад… Она со мной… она без сознания.

Кладу трубку, беру Юлю на руки и ускоряю шаг.

Когда мы бежим вдоль реки, я постоянно смотрю на ее лицо: она по-прежнему без сознания, а левая рука свисает в воздухе и бьется о мое колено.

— Юля! Просыпайся, мы скоро будем дома, — говорю я, — проснись! Юль. Юль…

На дорожке нет людей, а по Москве-реке плывет речной трамвайчик без огней и с пустой палубой. Кажется, что он плывет сам по себе и им никто не управляет, но потом он резко и громко начинает гудеть, отчего я пытаюсь бежать еще быстрее. Вдалеке появляются синие размытые огни, которые постепенно увеличиваются.