Листая Свет и Тени

До города было еще около часа езды, завязался обычный дорожный разговор незнакомых людей, которых случай свел на мгновение и разведет через полчаса, чтобы больше в этой жизни уже никогда не встречаться. Такие разговоры часто бывают излишне откровенными, вот и моя попутчица, не нарушая традиции, принялась подробно излагать обстоятельства своей маленькой, глупой, неинтересной жизни: детство в деревне, школа, первая любовь, ранний брак, пьющий муж… Такие категории, как идеалы, музыка, литература – в этой истории отсутствовали. Теперь она едет в город искать другой жизни. Наивная, она и не подозревает, что другую жизнь ищут не вовне, а внутри себя, и в городе ее ждет точно такой же муж, скандалы и тот же финал.

Без всякой надежды привычно начинаю говорить, что подобное притягивает к себе подобное, что только изменив себя, она может рассчитывать на другую жизнь, что, пребывая в невежестве, она обрекает себя на вечную серость… Словом, стандартная проповедь, во время которой слушатель на восьмой минуте начинает блуждать глазами по потолку, выискивая дефекты штукатурки, и с трудом сдерживает зевоту, а на пятнадцатой – откровенно похрапывает. Говорю и чувствую, что-то не так. Моя пассажирка развернулась ко мне всем телом, сбросила капюшон и слушает! Смотрит во все глаза и даже рот приоткрыла, – вот оно преимущество молодости – вера в возможность преображения.

В городе я высадил ее в переулке с незапоминающимся названием и поехал к себе – меня ждала работа.

Нечувствительно пролетел год, ничто не напоминало о той встрече на мокром шоссе, быть может, лишь пару раз в моих работах мелькнул полузабытый длинноносый профиль и такой очаровательный в своем безмыслии огромный глаз. Когда заржавленный почтовый ящик на двери моей квартиры выбросил из своих заросших паутиной недр лоснящийся розовый конверт с золотым тиснением, я только поморщился – очередное приглашение на тусовку. Дело в том, что с некоторых пор я стал моден в определенных кругах, близких к искусству, считалось хорошим тоном приобрести что-нибудь из моих ранних работ, повесить в гостиной и, глубокомысленно созерцая, рассуждать о колорите и композиции. Что уж там нашло на искусствоведов, не знаю, но именно им я обязан всплеском этой внезапной популярности. В те годы, когда я писал эти картины, надо мной не смеялся разве только ленивый, а теперь они вдруг обнаружили и стиль, и почерк, и шарм, и бог знает что еще. Меня это уже не интересовало, и я с легким сердцем освобождал антресоли и кладовку от залежалых шедевров.

А в конверте на сей раз оказалось не просто приглашение, приглашение-загадка: меня извещали, что «решением компетентной комиссии» я признан победителем конкурса одаренных личностей в номинации «Живопись» и посему меня убедительно просят прибыть в означенное время по указанному адресу для получения награды. В правом нижнем углу письма стоял знак, которого здесь быть никак не могло… Я смотрел на него, а он таял, растворялся прямо на глазах – это было задание…

Мероприятие проводилось с размахом, арендованный по такому случаю дворец князей то ли Толстоногих, то ли Тугоухих сиял – сверкали люстры и канделябры, зеркала и паркет, бриллианты на шеях и пальцах. Я похвалил себя за предусмотрительность, – хотя крахмальный воротничок сдавливал горло, а смокинг сковывал движения, я мог без труда затеряться в толчее. Стоя у одной из колонн, я наблюдал за приливно-отливным движением толпы и пытался понять, для чего я здесь. Церемония чествования победителей подходила к концу, на моей шее красовался позолоченный Пегас, почему-то прыгающий сквозь горящий обруч, а в кармане лежал чек на приличную сумму. И еще десяток таких же лошадок обрели владельцев, кстати, людей талантливых, некоторых из которых я знал лично, о других только слышал, были среди них и вовсе незнакомые. Вот объявлен последний лауреат – демонстратор одежды, попросту говоря – манекенщица или, как еще говорят – модель. Что ж, видимо, и это принято считать искусством, но что здесь делаю я?