Листая Свет и Тени

Пауза, а потом прозвенело: «Сам он специально свалился. Якобы случайно». Никто не шелохнулся, и продолжила Кина: «Теоретизировать – одно, а этот нож увидать – другое. Может, и сам надеялся череп раскроить. Идеальный для него вариант – не докажешь теперь, что не смог бы пройти до конца».

Черт, выдохнул Мирза восхищенно, как же я не догадался – ну, родной, не все же тебе одному, чиркнула зажигалкой и победно пустила дым, песок, глухо сказал Руслан, глядя ей на ноги – что? – у тебя на туфлях песок. У тебя – на Мирзу указал – тоже.

Снова пауза, теперь оглушительная. Почему-то в этот момент он ясно припомнил Амира: полуобнаженного, в проеме двери, обернувшегося к нему ожидающе, и вспомнил давнишнее свое ощущение – Амир его вызвал защитником, а вот он проглядел, и странным образом это помогло ему оформить смутное свое подозрение, вы убили его, это грязь с козлов, влезли привязывать и столкнули, думали – ногу сломает, недочет вышел, неудачно сверзился – вы убили его. Он никогда не смог бы описать выраженье их лиц, но сразу понял, что угадал, хотя не было в них ни страха, ни наглости – просто понял, что прав; он сам пришел за смертью, тихо промолвил Мирза, его лишь избавили от мук, и никто не добивался именно смерти, но Руслан спешил донести свою мысль (и было странное в этом – будто Ватсон предстал в роли Холмса): ты был прав, оба вы слегка Амиры, ровно настолько, чтобы оценить задуманное им по достоинству и не высмеять его – возненавидеть, легче думать, что никто не способен на то, на что не способен ты сам – мы почти не сомневались, что он не дрогнет, сказал Мирза – вот именно, потому и убили, чтоб не стало это непреложным фактом – никто не думал, что он проломит голову об угол табурета, успокоительно говорила Кина и сделала шаг к Руслану, но всмотревшись, отступила обратно; послушай внимательно, раздельно Мирза говорил, ты же самый нормальный из нас, вы с Амиром как… два полюса, тебе не к лицу – по местам, сказал Руслан, иначе заявлю в полицию, что убили и меня убить хотели, в посольство пойду, неприятностей у вас будет больше. Ну и что собираешься делать, Мирза вопросил, сохраняя спокойствие, а вид Руслана был странен: положительность и ясность, через которые просвечивала ярость, и было б менее внушительно, предстань он сумасшедшим буйным, и Кина, первой поняв предстоящее, прислонилась к стене и сползла на карачки. Из соседнего домика донеслась музыка (было тихо в округе, и отчетливо звук разносился), мрачноватый негритянский реп, и под этот ритм, не спеша и уверенно, сорвал с себя галстук Руслан и стал расстегивать рубашку.

Нари Ади-Карана г. Какой-нибудь другой

Постмодернистский взгляд на мир – единственное лекарство от безнадеги и безысходности. Он работает по принципу оксюморона, примиряя противоположности и создавая третью сторону. Когда все предыдущие стили исчерпали себя, он предоставляет возможность оттолкнуться от дна благоразумия реальности и подняться к поверхности тяжелых вод жизни.

© Нари Ади-Карана, 2015

Мохенджо Даро

Судьба моя – менять все, что встречу на пути своем. Рушить незыблемое. Отыскивать признаки гниения в, казалось бы, цветущем и сильном.

Эта страна должна погибнуть, чтобы дать начало новому. И этот город с прямыми улицами и зеленью садов, с потоками чистой воды, бьющей на площадях и перекрестках из глиняных труб, стекающей водопадами по ступеням бассейнов, отражающих в своих зеркалах бирюзу небесного свода, и этот город тоже обречен. Ибо прекрасна лишь оболочка его, душа же – мертва. Душа города – люди, живущие в нем, а они забыли, зачем пришли в этот мир. Забыли смысл и цель жизни человека. Они хотят удержать время, сохранить неизменным все то, что их окружает, и сами хотят оставаться прежними. Они называют его «Город Живых», но через тысячелетия его назовут «Холмом Мертвых», и это название больше соответствует его сути.

Я вошел в город, и невидимая рядом со мной шла Судьба. По мощенным белым камнем улицам поднялся я к площади, в кругу прекрасных зданий, и там нашел Его. Окруженный толпой горожан, Он говорил, а они слушали. Слушали, не понимая ни слова из Его речи, наслаждаясь звуком голоса, медленно покачивая головами и блаженно улыбаясь. Он был ужасающе худ, кожа на скулах, казалось, вот-вот прорвется, а нос, и без того длинный, заострился и вытянулся сверх меры. Растрепанные волосы образовали вокруг головы некое подобие нимба, и закатное солнце подсвечивало их живым пурпуром.

Последние розовые блики растворились в серых сумерках, и Он замолчал. Бессильно упали руки, тоже исхудавшие, серые глаза закрылись, лицо погасло. Люди приходили в себя, словно после сна, оглядывались, трясли головами, терли руками глаза… Только двое детей, сидевших у самых Его ног, продолжали смотреть на Него.