Листая Свет и Тени

…и поразительный контраст представляли друг другу, так смотрелись Леонардо с Микеланджело, на флорентийских улицах столкнувшись, так различались Кихано и Санчо: безукоризненно собранный Руслан, ясный как Гете, как теорема Пифагора, и Амир, изощренно-нелепый, как двойной восклицательный знак в колыбельной, от усов (что росли как-то странно, пучками) до громадных заусениц – два полюса, меж которых шли оттенками Кина, Мирза и прочие три миллиона бакинцев, например бугай этот в спортивном, уголовником отдающий, но обыватель солидный на фоне Амира. Крикнул ему, развалясь на скамье и лениво лузгая семечки: «Козе-ел!», Амир не шелохнулся, не напрягся, и завидовал Руслан этой каменной выдержке, ему недоступной – Ставрогин побледнел и трепетал, а этот не бледнеет, не трепещет, с недоверчивым восторгом понял Руслан, что ему все равно, и тут приметил Кины взгляд, в Амира вперенный с нетерпением жадным…

…позвал тебя на час раньше, чем было б можно, прошу простить, сказал Амир быстро и тихо, придвинувшись к Руслану (не в его это было манере, и дивился тому собеседник), я боюсь, они помешают, план сорвут (странная мысль овладела Русланом, но додумать не успел), должен я встретить одного литератора – меж тем длинноволосый юноша лет двадцати с лишним мчался к ним по аллее бульвара, скорость развив небывалую и вниманье обращая прохожих, и пролетел было мимо, Амир окликнул: «Лачин!», тот дернулся, развернулся обратно и вторично мимо пролетел, наконец угодил в точку нужную, мотнул головой (ничего до сих пор он не видел, все лицо сплошь охвачено было черным пожаром волос) и взглянул на Руслана восторженно: «Амир?», ошибку поняв, оторопело на Амира воззрился и наконец заговорил (но начало разговора прослушал Руслан, невольно вслед Кине в Мирзой обернувшись (удалялись они, оборачиваясь также), и тут додумал мысль свою, доощутил чувство странное: ведь казалось – безумец принуждает мирных людей принять участие в дикости, но вот сейчас Амир ему представился дичью – жертва, обложена хищностью (и этот Кины жадный взгляд недавний), и тут явилась вторая мысль, ошарашившая вовсе – Амир призвал его не свидетелем очередным, но как защитника в первую очередь, и с тоскою (а впрочем, с тоской ли?) понял Руслан, что план свой – помешать Амиру – в жизнь претворить никак не сможет, и тут к разговору прислушался), а принципы мои, коль тебе интересно – зло Амир говорил – они невнятны малость будут, ибо идиотами я почитаю считающих, что главное: эрудиция и труд, остальное приложится, и считающих, что главное: в интуиции, в гении, и учиться тут нечему; идиоты – ганнибалова правнука божеством почитающие, и – снисходительно о нем говорящие; те, что у классиков почтительно учатся, на возможности свои глядя с унылой трезвостью, и в бонапартовых планах своих героически уверенные, так что критикой не проймешь. Что теперь делать? Выход ищи из сего тупика, не найдешь – ты также идиот. Указать выход? Это погубит тебя вконец, ибо только идиоты шагают по указанной тропе, не сомневаясь в мудрости наставника. Не будь идиотом!

Руслан присел на скамью, Лачин стоял недвижно, рукой придерживая волосы (будто схватился за лоб в раздумий тягостном), а монолог продолжался также страстно и зло – при твоем щеголянии логикой необъяснима наивность, с коей решил ты, что на людей воздействовать логикой можно. На все хватает у тебя интеллекта, кроме одного – понять, что людям это без разницы. Говорил из классиков кто-то: если наглядно, неопровержимо что-то доказать, кто-нибудь обязательно назовет это чушью. Выходит, остальные поймут. Автор афоризма большой оптимист, я бы иначе сказал, – если привести такое доказательство, обязательно найдется чудак, который поймет, прочие – никогда. Как мог ты не заметить, что неважно, что написано, а важно лишь, кем? Но это не самое грозное из тебя поджидающего. (Руслан сел потому, что ему было жутко. Когда он понял, что именно Амир ему видится загнанным и мешать ему уже нельзя, он не огорчился. Стало легко. Будто груз свалил с души. А значит, осознавал он сейчас, был рад, что препон чинить уже нельзя. Он всегда думал, что помощь