Листая Свет и Тени

Едва он кончил, как стало очень шумно: вспылила Кина – мне надоел твой тон дурацкий, снисходительный, порой бесстрастный, будто на научной конференции, да мне плевать на ваши философии; нет, ты послушай, тараторил Достоевский (угадав, что Руслан не заткнет), чтобы догнать Вегу по объему написанного, работая со скоростью Бальзака (сочинявшего по двенадцать-восемнадцать часов в сутки), понадобится двести двадцать – двести двадцать пять лет непрерывного труда, в темпе Горького или Достоевского – семьсот пятьдесят – восемьсот лет, Флоберу потребовалось бы полторы-две тысячи лет, Пушкину – около двадцати пяти веков, а Данте – четыре с половиной тысячелетия, это ж значит – будь Пушкин современником Сократа, доживи до нашего времени и работай все это время, он догнал бы Вегу лишь сейчас, на исходе двадцатого века, Данте же пришлось бы начать еще раньше, со времен пирамиды Хеопса, и писать все это время, на протяжении всех мировых цивилизаций, от медного века до телефона мобильного, и только сейчас он дошел бы до Веги: ведь это же чудо, это кошмар, и сего не постигнуть рассудком – так кричали Достоевский и Кина, а в дверь стучались: Гера, нетвердо держась на ногах, сообщил о бесстрашии суфия Халладжа и об индейском императоре ацтеков Гватимозине (Куаутемоке), положенном на раскаленные угли, но говорившем спокойно и внятно; едва был выставлен нежданный информатор, как свет потух (отключили по дому всему), не могли никак на столе нашарить зажигалки, ходили взад-вперед, сшибаясь друг с другом, выставив руки, чертыхаясь, повалили с грохотом мольберт, сядемте, сказал Мирза, поменьше движений – присели осторожно, помолчали, слушай – вновь раздался голос Мирзы – только в тебе нет сомнений, верно подметила Кина, что и я уже болен, все мы здесь немножечко амиры, и сама она тоже, а не только этот… лопевед вегавед, но ты спокоен и свеж, сыграй же роль успокоителя – вспыхнул свет, резанул по глазам, и Мирза с Киной еще усиленно моргали, когда гость медленно, с запинкой и потупившись (так несвойственна была ему сия манера, что воззрились с удивлением), сказал: вовсе не по душе ему затея сумасброда, но слишком многим Руслан ему обязан, он боится, боится, что не сможет отказать, он в надежде, в надежде, что уладится дело нечаянно, но прямо отказать – он не в силах. Тишина теперь звенела, Достоевский вошел (к соседям выходил обсудить электричество), радостный возглас издал и осекся: самый воздух звенел, этого я и боялся, выдавил Мирза, ты слишком положителен… в своем роде, Кина бешено молчала, никогда не думал Руслан, что молчание бывает оглушительным, и между тем пытался вспомнить, что сделать позабыл, ах да, уйти; Мирза догнал на пороге: не торопись; и тут постучали – Гера сказал, не входя, запинаясь и подбирая слова, как за минуту до него Руслан – Будаг Амцети, чтец, за декламирование стихов Насими был сожжен, впрочем… не об этом хотел сказать, ах да: Хачатур Жигранагерци за следование тому же Насими казнен был тем же способом – с него содрали кожу заживо, хотя как вел себя при этом, неизвестно, а сам Имадеддин… но, верно, про него Мирза поболе знает. Мирза молчал, дар речи утеряв. Руслан рассмеялся: эффектнее не сочинить концовки, и ему действительно пора.

Глава 5 Учи английский!

Кто в состоянии оспорить.

Ибо я скоро умокну и испущу дух.

Библия. «Книга Иова» 13-19

Он ел с аппетитом, поминутно тыкаясь в тарелку, чтоб вдохнуть аромат, и в уже полупустой посуде различил на дне два трупика котят, оба на боку и уткнулись друг в друга. От омерзенья он обледенел, окаменел с ложкой в руках, даже не отпрянул, не скинул посуду, только глядел на мокрую слипшуюся шерсть и спросил у жены, что это. Так он же всегда это ел, недоумевала, все едят, почему ты так смотришь. Он встал и, подойдя, переспросил шепотом, точно ли, что всегда. Ну да, ведь не доедал никогда, потому и не замечал, что на дне. Но почему, она вдруг вскричала, почему ты так смотришь?! Он вышел неодетым на улицу, сутулясь и шаркая, враз постарев душою и телом, не в силах понять, как не примечал этого ранее, как никто не примечает, или может, знают, но едят? И хотел спросить у прохожих.

Это вконец придавило Руслана, но не знал еще, чем, лежал в светающей тишине и слушал карканье вороны, отчетливо идущее с бульвара, вспоминая, слышал ли раньше такое, кажется, только в кино, и тут уразумел: эти сны, явление кота и Амира с ним схожесть, карк зловещий, как трагедии пролог – все было литературно, киношно, но тем не менее было, а значит, могло случиться и дальнейшее, непредставимое; если позавчера Руслан уверился в серьезности намерений Амира, вчера – в его способности не дрогнуть под экзекуцией, то теперь понял, что сторонних препон может также не быть, эта дикость возьмет и случится, если не вмешаться решительно, не прямым отказом – так не сможет, а чтоб не знал Амир, что это он…