Листая Свет и Тени

Затянулось молчание – секунды на три, вдруг мальчик сорвал наушники, отодвинул бумаги (битый час он высчитывал что-то) и налетел на собеседников, восклицая ломавшимся голосом: объем написанного Лопе де Вегой в сто раз – нет! в сто шесть-сто семь раз – больше полного собрания сочинений Пушкина. Что тут ответишь – пауза возникла вновь, а парнишка продолжил, отчеканив восторженно-звонко: на каждую страницу Александра Сергеевича приходится целая пьеса – по восемьдесят-сто двадцать страниц – и еще два сонета плодовитого испанца, это все на одну лишь страницу. Шел бы ты, послушал музыку, сказала Кина. Мирза сказал: м-да, а Руслан не нашелся, что ответить. Апологет Веги вернулся за столик. «Достоевский достает», – добавила Кина. Кто-кто? Пояснили – Федей зовут, к тому ж и Михайлыч. А-а…

Помолчали еще немного, выбиты из колеи, неожиданно Руслан вопросил: чего боитесь? Почему не в силах отказать? Кина едва не поперхнулась, отставила стакан, Мирза занялся эспаньолкой: чесал, приглаживал, дергал, молчание из задумчивого и недоуменного перешло в фазу неловкости. Не хотят раскрыть причины шантажа. Один черт. Сменим тему. А насколько реальна эта история? С освежеванным импровизатором. Вот-вот, оживилась Кина. Можно ли верить? Есть несколько источников, и толпа очевидцев была. Так ведь Средние века, дегенераты, правда, Руслан? Да, легенд и легковерных было много, и насчет чудес религиозных – ситуация простая, продолжал Мирза преподносить пилюли горькие, – чернь расположена была в это верить, но признать факт существования еретика, коего сломить оказалось неможным: дело иное, признание мужества твоими же врагами: комплимент самый верный, и когда дивились арабы выдержке Бабека, когда вырвалось у чекиста: «шикарно умер Гумилев» – этому хочется верить. Отрадного не скажешь – затянулась – фу, надымили, поднялся Мирза, и кстати, у меня идея. Минутку. Хлопнул дверью. Достоевский, в наушниках посвистывая, цифры чертил, Кина раза два порывалась что-то сказать, но пошла в туалет.

Мирза вернулся не один. Гость был тощий, высокий, лет сорока и с вислыми усами. Он сказал: «Гера». Мирза добавил: «эрудит» и к нему: с меня литр за сведения определенного рода. «Алкаш», – вполголоса заметил Руслан. «Все эрудиты алкаши», – довольно громко ответила Кина, непонятно, в знак презрения к знатокам или в алкоголиков защиту. Гера сел, подобрал полы пальто, жевнул усы и заговорил, попутно оглядывая Кину с Русланом (интеллигентное лицо, хоть и спитое): Степан Разин молчал при поднятии на дыбу (а при этом ломаются кости) и при копчении не проронил ни звука; это как – копчении? спросила Кина; медленное, на огне, коптить, уточнил Гера, явно доволен лишней возможностью на нее поглазеть – господи, дикуши, – Кампанелла выдержал тридцатишестичасовую пытку, после чего потерял сознание (то был упадок физических сил – физических, но, возможно, не духа), пытавший шестнадцатилетнюю Беатриче Ченчи заявил суду недоуменно, что девица просто молчит, после чего в недоверия знак был сменен стариком, дряхлым и с многолетним стажем, его не растрогала б и троянская Елена, отчаявшись дождаться показаний, подвесил девушку за волосы (фраза, казалось бы, ясная, была не понята, пришлось повторить внятно и медленно: подвесили за волосы, под потолок, висела на волосах), истязуемая покачивалась молча; Мирза вручил купюру лектору – для начала, но давай поближе к современности, чтоб осязательней было – Гера куснул правый ус, стимулируя память, но продолжить не успел. Достоевский с потрясенным лицом ринулся к ним, позабыв снять наушники, отчего заорал невыносимо громко: Лопе де Вегой написано в тридцать два – тридцать четыре раза больше, чем Пушкиным, Лермонтовым и Гоголем вместе взятыми или в шестнадцать – семнадцать раз больше Пушкина, Лермонтова, Гоголя и Шекспира. Взятых вместе.