Листая Свет и Тени

…и проснулся в поту – довершил Руслан свою импровизацию, засыпая – наверняка приснится нечто кафкианское. А приснилась и вовсе невнятная дрянь, да почище пражского еврея: будто бы дед Руслана по отцовской линии, азербайджанец, оставил завещание диковинное – раз в год внук должен распинаться на кресте, натурально, с гвоздями, секунд через десять его снимают и залечивают раны. Раза три проходил он экзекуцию и вот, взбунтовавшись, ходит по квартире, пиная стулья, плевал я, кричит, на маразм старого; мать в слезах заламывает руки, последний раз, сынок, хотя бы раз; хорошо, черт вас дери, хорошо, я согласен…

Идиотизм, думал Руслан, разбуженный и вышагивающий под ветром ночным, при чем тут дед, да и память оставил он добрую… Идиотизм. Меж тем Мирза пояснял, дабы ввести в курс дела по дороге: идея Амира такова – каждый может стать героем, но не каждый – быть гением. Ясно ведь, что и при всем желании никто из нас не в силах писать портреты Веласкеса и бетховеновские сонаты, это, так сказать, для большинства невозможно физически, отсутствуют природные данные, но стерпеть пытки и улыбнуться гильотине может в принципе каждый, если очень захочет. Это просто: возьми и улыбнись. Природной преграды здесь нет. Нельзя пристыдить человека, что он не пишет «Илиаду», но стыдно устрашиться боли. Он и Рылеева перефразировал: поэтом можно и не быть, но быть героем ты обязан. И потому, продолжал Мирза, подпрыгивая на ходу от предутреннего холода, по амировской мысли, поскольку одаренность не заслуга, Паскалю нечем гордиться перед продавцом огурцов, это лотерея: кому сколько выдаст природа, почетны только геройство, выдержка и физическая смелость, он не хочет хвастаться прозой своей, другой ему надобен повод для гордости. Изложил беспристрастно (так подумал Руслан, ускоряя шаги), не поймешь, сам согласен иль нет. Он хотел и себе задать тот же вопрос, но не стал, а все слушал Мирзу. Потому-то, как считает Амир, обыватели смеются над героями лишь, но не людьми гениальными, никто Леонардо не высмеет, расскажи про Декарта ему – не изругает, но поведай торговцу редиской про молчавших под истязанием: не поверит мужик, рассмеется мужик, обругает и под ноги сплюнет. Амир говорит, в этом логика есть – знает торговец, что неможно ему быть Декартом, не его тут вина, и потому стыдиться нечего, а героем стать мог бы, вот только не стал, и отсюда злость его, насмешка, стремление подвиг опорочить. Обыватели любят гениев, но ненавидят героев.

Потому именно, по мысли Амира, вся уличная сволочь, да и многие «интеллектуалы» тоже, ведь средний интеллигент еще трусливее, чем обыватель (тут странное выражение приняло лицо Мирзы: лукавое, с оттенком цинизма, и – с еще более тонким – самоиронии оттенком), потому и рады они гибели советской власти – героизм почитала она наравне с гениальностью, если не более того, опасно (и стыдно) было признаться в малодушии открыто, помнишь, говорил Мирза (и непонятно было, передает он по-прежнему слова Амира или это его наблюдение, или то и другое вместе, а если только Амира, то насколько с ним согласен Мирза: ничего понять нельзя было), помнишь наши школьные годы в Союзе, редкий трус мог бы прямо сказать, что боязно помереть за идеалы, малодушные молчали в тряпочку, сейчас они смело открыли – нет, не открыли, разинули – рты, и свой голос – нет, не голос, а рык – подают они смело, и если люди, одаренные чрезмерно, остались в прежнем почете (почти прежнем, если совсем откровенно), то на героев может теперь излить обыватель все раздражение накопившееся, и открыто гогочет, плюется мужик. Вот Амир и решил – приструнить мужика.

И тут еще одна деталь психопатом подмечена (да, усмехнулся, я в сердцах его так называю), деталь, что на руку играет малодушным: если творения одаренных сверх меры, оставаясь в веках, самим своим существованием доказывают гениальность их породивших, то поступки исключительной воли и храбрости не оставляют материальных свидетельств, в них легко усомниться, и один тут способ заткнуть обывателя – это взять и повторить.