Листья лофиры

Помню ночи такие темные, что горы растворялись во мраке и угадать их вершины можно было лишь по черным провалам в звездном небе. Свое плутание по тайге без еды, когда пришлось мне на классический манер поддерживать бренное существование одними ягодами, — помню и до сих пор храню в глубине души глубочайшее почтение к железобетонным литературным персонажам, умудрявшимся в таких же условиях уплетать ягоды денно и нощно, по неделе и более; мне же в первый день так обожгло рот ягодной кислотой, что потом я уже при всем желании не мог есть даже спелого дикого крыжовника… Помню наших лошадей — славных монголок, обладавших лишь одним поразительным недостатком: ночью, если мы засыпали в седле, они обязательно сходили с тропы и сонно шагали по самой бровке обрыва над рекой. Помню, как били мы кайлами и лопатами шурфы на старых речных террасах; как мыли породу в замерзающих реках; у меня был не лоток, а металлический ковш, и вечером мы кипятили в нем чай на костре… Помню внезапные снегопады, после которых тайга за ночь превращалась из зеленой в янтарную… Помню боевые крики маралов, шум их неосторожных шагов… Помню сухие степи предгорий с зарослями караганы, цветы которой были похожи на маленьких желтых мотыльков, облепивших кусты. И цветущие ирисы — крупные, синие, словно завязанные узелком. И песню о бригантине, которую пели мы на переходах; лишь недавно узнал я, что написал ее поэт Павел Коган, юношей погибший на фронте в первый же год войны…

Поток воспоминаний наконец ослабевает, и Птичкии первым возвращается к действительности.

— Ты поедешь в Канкан? — спрашивает он.

— Да, поеду, — говорю я.

В Канкан и дальше, в Нзерекорё, в зону влажных тропических лесов, поедут лишь семеро из нашей группы — ботаники, географы, — и я буду в их числе.

— Значит, вместе прокатимся, — говорит Птичкин. — Посольство условилось с туристской фирмой, чтоб меня к вам присоединить. Надо же своих догонять!

У входа в «Отель де Франс» постоянно дежурят гвинейцы — шоферы такси. В первое время они неизменно предлагали нам свои услуги, но теперь усвоили, что мы не пользуемся такси, и просто приветствуют нас, говоря «Спутник!» и поднимая руку… Симпатичная форма приветствия! Тем более симпатичная, что в русском языке слово «спутник» имеет множество оттенков.

И сейчас, когда мы с Птичкиным выходим из отеля, шоферы сидят на своих обычных местах. Все они — молодые ребята и весьма модные: в пестрых или цветастых рубашках навыпуск, темных очках, узких брюках. Селябабука, который почему-то сидит рядом с ними, выглядит гораздо старше, солиднее.

Селябабука поднимается мне навстречу и вопросительно смотрит на Птичкина.

Я объясняю ему, кто такой Птичкин, и мое объяснение, видимо, вполне удовлетворяет Селябабуку. Он что-то говорит одному из шоферов, и тот приглашает нас в такси — маленькую машину, рассчитанную на четырех человек. Но мы совершенно не нуждаемся в такси, и я принимаюсь растолковывать это шоферу и Селябабуке.

— Я хочу показать вам свой дом, — говорит Селябабука и широким жестом приглашает садиться.

Отклонить приглашение было бы невежливо, и скособоченный Птичкин первым влезает в машину; он как будто даже доволен, что избавился от пешей прогулки.

Селябабука занимает место впереди, возле шофера, и мы трогаемся. Машина выезжает на корниш — так называют в Конакри приморский бульвар, а в переводе на русский это означает карниз, — и затем сворачиваем на уже привычную нам трассу, ведущую в квартал Бульбине.

Селябабука, судя по всему, человек вообще не разговорчивый, молчит, а водитель такси — невысокий, кругленький, добродушный гвинеец — совсем не прочь поболтать, и постепенно выясняется, что зовут его Фоди и что он не простой шофер; он — владелец семи легковых машин, а остальные шоферы — это его двоюродные братья, которых он кормит, обеспечивает жильем и которым платит какую-то небольшую сумму денег. Нечто вроде семейного таксомоторного парка получается… На жизнь Фоди не жалуется — он преуспевает и даже намерен прикупить еще две-три машины… И он, Фоди, рад, что познакомился с нами и может оказать нам маленькую дружескую услугу — подвести к дому Селябабуки.

Мы тоже рады, что поближе познакомились с Фоди — редким представителем местной гвинейской буржуазии; редким, потому что все относительно крупные предприятия, магазины принадлежали в стране французам; энергичную деятельность развивали торговцы-левантийцы, пользовавшиеся поддержкой колониальных властей, — это были представители буржуазии рангом пониже; и лишь немногие гвинейцы сами содержали мелкие лавчонки в глухих районах страны… Теперь представители иностранного капитала покинули страну, и Гвинея осталась… почти без буржуазии. Более того, руководители Демократической партии заявили, что Гвинея отказывается от буржуазного пути развития, что она найдет свой, особый путь… Как будут чувствовать себя на этом пути предприниматели типа Фоди — сказать трудно, но пока, видимо, ничто не мешает им преуспевать…