Листы имажиниста (сборник)

Разойдясь, мы не встречались несколько дней. Я стал ощущать какую-то странную боязнь, что меня неверно понимали. Желая загладить эту вину, я написал моим друзьям письма. Однако посылать их незаказными – это значило не посылать их совсем. Но послать заказное письмо невозможно, ибо мои друзья так часто меняют свои адреса, а кроме того, почта бывает открыта только в те часы, когда я занят; я был в отчаянии.

К счастью, одному из нас, конечно самому умному (имя его я вежливо скрою), пришла в голову блестящая мысль: отпечатать эти письма и передать их друг другу. Так мы и поступили.

Читатели, которым попадется эта книга в руки, конечно, не будут ее читать, потому что просто невежливо читать чужие письма.

Что же касается нас – имажинистов, то мы отныне дали клятву, что все свои беседы мы будем вести только печатными словами, к глубокому прискорбию Есенина.

Мы понимаем, что этим мы отбиваем хлеб у целого ряда профессионалов-критиков, которым нечего писать о нас, раз мы сами о себе пишем. Кроме того, вероятно, наши письма после смерти опубликовывать не станут, если мы их опубликовываем при жизни. Но нас это не пугает. Милая редакция! Я очень люблю имажинистов. Кто из вас тоже их любит?

В Анатолеград

Анатолию Борисовичу Мариенгофу

Славный мой Толька!

Изо всех нас ты больше всего имеешь право на кличку «Непорочный». В то время как у всех нас были какие-то флирты и даже незаконные браки с другими «измами», ты целомудренен. Ивнев и я были очень близко знакомы с футуризмом; Есенин и Кусиков начали свою поэтическую деятельность безымянно. Только ты один родился вместе с имажинизмом. Те, кто любят много раз, знают то, что неизвестно не любившему ни разу; но им не дано понять того, что знает любивший однажды.

Говорят, что труднее всего понять самого себя. По отношению к тебе это менее всего применимо. Именно ты знал себя с самого начала, зато другие выказали блестящее непонимание того, что называется Мариенгофом.

Я помню то оглушительное тявканье, которым тебя встретили. Все эти Вриче, Рогачевские и др., имена ты их, Господи, веси! тщательно перебрали весь русский лексикон для кличек тебе: тут были и шут, и палач, и мясник, и хулиган, и многое такое, что повторить не позволяет мне мой девичий стыд.

Но все, кто упрекал тебя в любви к крови, в оторванности от современности и еще в каких-то кровожадных тенденциях, проглядели в тебе твое основное качество: ты – романтик.

Да! Да! Романтик самой чистой воды, романтик с нежной и почти розовой душой. Сам ты этот романтизм сознаешь и, правда, пытаешься его тщательно спрятать; тебе почему-то неловко за него; но ведь меня-то ты не обманешь.

Даже в те минуты, когда ты кричишь:

Молимся тебе матерщиной
За рабьих годов позор,

когда ты натянуто и чопорно клянешься:

Отныне и вовеки не склоню над женщиной мудрого лба.

Ибо

Это самая скучная из всех прочитанных мною книг, –

ты клевещешь сам на себя.

Вот я беру твои книги и позволю напомнить тебе.

«Витрина сердца»:

…Ищем любовь. Там, там вон,
На верхушках осин, сосен.
А она небось,
Красноперая,
Давным-давно улетела в озера
Далекого неба.

…Из сердца в ладонях

Несу любовь.
Всего себя кладу на огонь
Уст твоих,
На лилии рук.

Дальше «Магдалина», из которой глупцы запомнили только насчет юбок и подштанников:

…Ветер в улицах ковыркается обезьянкой…
…Ради единой
Слезы твоей, Магдалина,
Покорный, как ломовая лошадь
Кнуту,
Внес на Голгофу я крест бы, как сладкую ношу.

Да, наконец, разве этот на вид такой грубый крик:

…Граждане, душ
Меняйте белье исподнее! –

разве же это не чисто романтический призыв к очищению!

«Кондитерская солнц», – но ведь она начинается с почти сантиментального сожаления, что земля груба, что нет

…никакой жалости, никакой любви,
Как сахар в ступке

Детские косточки смертей грузовик, –

Поэма «Анатолеград»:

…Завянут мыслей алые уголья,
Уйдет душа из костяной одежды…
…А женщина, что на стальной оси
Вращает глаза, как синие глобусы,
Разве в ночи сумасшедше не голосит
Пред улыбающимся с креста Иисусом.

«Стихами чванствую»: