Листы имажиниста (сборник)

…На каторгу пусть приведет нас дружба,
Закованная в цепи песни.
О день серебряный,
Наполни века жбан,
За край переплесни!

…Глаза влюбленых умеют

На тишине вышивать
Узоры немых бесед.

…Прикажет – и лягу проспектом у ног

И руки серебряными панелями
Опушу ниц.
Руно
Молчания собирать хорошо в келье
Зрачков сетью ресниц.

…Такою же поступью вошли вы

В поэтову комнату.
По черной пене строк
Лебедями проплыли руки.

…А разве та,

Чьи губы страстный крик полосовал,
Не будет гребнем моего стиха до самого рассвета
Расчесывать каштановые волоса?..

Да и стоит ли приводить цитаты? Я рискую выписать целиком все твои стихи!

Я даже не пытаюсь доказать, что ты романтик. Для меня это очевидно.

Я могу только удивляться, как можно в наши дни сохранить такой романтизм.

Такой чистый и бережный, почти девический. И может быть, это и есть «то самое», что так чарует меня в тебе и за что я тебе протягиваю мою руку.

Быть романтиком в наши дни не только заслуга перед жизнью, но великая заслуга перед искусством.

Романтизм не моден. Каждый гимназист, еще не успев утереть сопливого носа, уже ниспровергает любовь с ее вековечного пьедестала. С того момента, как жизненно импотентный Маринетти провозгласил: «обратим комнату любви в отхожее место», – каждый футуристик считает своим долгом забежать в эту уборную и на виду у всех (обязательно на виду! А то весь заряд даром пропадет) тоже сделать свое «пипи» и «кака». Отношение к любви у нас самое пренебрежительное. «И я ее лягну» – общий лозунг. Любить любовь трудно теперь, потому что загажена она пакостниками. И великое дело поэта подойти к ней не с прощением, не с извинением, а по-простому, не замечая, что с ней сделали. Это тот аристократизм, который дает право на бессмертье.

Любовь и поэзия (какая старая истина) неразлучны; вероятно, так же, как ты с Есениным. И, провозглашая поэтизацию поэзии, мы должны выутюжить смятые юбки любви. Не надо бояться того, что «любить – это не оригинально». Ведь в теперешней погоне за оригинальностью скоро самым оригинальным будет не быть оригинальным. Обыденного боится только тот, у кого нет своей оригинальности, а есть только оригинальничание.

Я помню также и те упреки, которые делали тебе в том, что ты чужд современности. Эти упреки особенно смешны. Смешны не только потому, что ритм современности отчетливо отбивается в твоих стихах, если не ритмом строк, то ритмом образов, что еще больше подчеркивает необходимость верлибра образов. Но даже для тех, кто подходит к твоим стихам с точки зрения содержания, а не формы, должно быть ясно, что все твое содержание насквозь современно. Правда, ты не пишешь о продовольственных карточках, как мэтры футуризма, не перечисляешь в стихах декреты и постановления, но ведь это не современность, а каждодневность, это поэтохроника, это газетчина.

Мало того, не только современен, но и революционен, хотя не в том значении слова, как обычно. Не вставать на колени перед революцией сегодняшнего дня должен поэт-прозорливец, он должен славить ту революцию духа, которая должна прийти на место нашей, пока еще хлебной, революции.

Но я не представляю себе, кто, как не ты, любимый сын нашего десятилетия, мог бы писать такие строки: