Листы имажиниста (сборник)

Кстати. Забыл тебя предупредить об одном. Кто-то пустил про тебя сплетню, что ты Вячеслав Иванов от имажинизма. Уж если сравнить тебя, то, конечно, я сравнил бы скорее с Державиным, а из символистов с Андр. Белым. Но ты все-таки узнай, кто это рекламирует Иванова?!

Пока прощай. Крепко целую тебя.

Твой Дима

В Коровий баз – около старого пня

Александру Борисовичу Кусикову

Милый мой Сандро!

Прежде всего позволь засвидетельствовать тебе мои самые искренние чувства по поводу того несчастья, которое тебя постигло на днях.

Ты, конечно, понимаешь, что я говорю о вышедшей книжке некоего юного поэта «Тоска Сазандари»³⁶.

Я понимаю, что каждому молодому поэту свойственно, скажем вежливо, утилизировать то, что писали до него. В подобном же утилизировании упрекает, например, меня Львов-Рогачевский, причем по его точному подсчету я обокрал 1) Блока, 2) Апухтина, 3) Северянина, 4) Маяковского, 5) всех тех, чьи имена он успел запомнить.

Но этот самый поэтик не только утилизировал тебя, но просто переложил своими прозаическими словами все твои стихи, причем выбрал из тебя как раз наименее удачное и наименее характерное.

Веря в твою настойчивость, любовь к жизни и твердость духа даже в самые тяжелые минуты жизни, я спокоен: книжка поэтика не доведет тебя до самоубийства, и в крайнем случае ты окончишь самоубийством не свою, а его жизнь.

Но все же случай, конечно, тяжелый. Воры украли не только пальто, но и грязное белье. Кстати: у тебя в «Коевангельеране»³⁷ есть опечатка: серце, вместо сердце; предприимчивый юноша и это обворовал: и у него в книге есть эта опечатка. Если у тебя найдется лишняя грамматика, пошли ему; при всей моей любви к тебе, я полагаю, что ему грамматика полезнее твоих стихов; на книжке можешь радостно, в виде пожелания, сделать надпись из Сережи:

Хорошо, когда сумерки дразнятся
И всыпают вам в толстые задницы
Окровавленный веник зари!³⁸

Впрочем, если рассуждать очень здраво, то на этого юношу сердиться особенно не приходится; он виноват только в том, что обокрал тебя. В том же, что он сумел так исказить твой облик, он не виноват.

Просматривая статьи о тебе и вспоминая отзывы всех, начиная от двоюродного брата ветра и солнца, Бальмонта, и «каждый сам себе песочные россыпи» Вячеслава Иванова, до картонного Валерия Брюсова, вспомним, что в тебе хвалили.

Особенно приходили в восторг от твоего «востока». Ах, такой подлинный Восток, какого и на Востоке не бывает. Правда, после малороссийского востока Шагинян и сретенского востока Липскерова³⁹, твой восточный акцент должен казаться гениальным. Вполне естественно: те (да и другие) стилизовали под восточный выговор свои стихи. У тебя это естественно, так как ты черкес.

Но главное твое отличие от них в том, что они ищут восток в реквизите восточном; у тебя восточный реквизит существует лишь постольку, поскольку он не мешает твоему русскому или европейскому ощущению. Все представления о том, что Кусиков – истинный поэт востока, правдивы лишь на две трети: истинный поэт, но не востока.

Твой Восток – это просто еще не пройденная ступень мирового ощущения.

Совершенно так же, как негр, окончивший университет в Оксфорде, еще долгое время наряду с европеизмом сохраняет черные воспоминания, так и ты, рьяно стремящийся к поэзии интернациональной, еще сохранил тот акцент, который является лишь случайностью, против которой борешься, а не основным.

Национальная поэзия – это абсурд, ерунда; признавать национальную поэзию – это то же самое, что признавать поэзию крестьянскую, буржуазную и рабочую. Нет искусства классового, и нет искусства национального. В твоих стихах мне как раз нравится то, что ты крепко и закономерно побеждаешь национальность.

Можно любить хромоногого, и не обращать внимания на его хромоту, но любить его за хромоту – это декадентство. Можно прощать национальные черты поэта (Гоголь), но любить его именно за это – чепуха.

В твоих стихах происходит та же эволюция, какая происходит и во всем человечестве: от национального оно переходит к сверхнациональному. И мне радостно видеть, как месяц от месяца ты крепнешь вне родины, потому что любовь к родине – это плохая сантиментальность.

Ты когда-то написал мне на одной книге: «Мой живой буйвол и твой железный уживутся в одном базу. Ведь я своего все-таки прогоню через все ухабы литературного поля».

Милый Сандро! Тут роковое заблуждение: я не идеолог железного буйвола, а ты не проповедник живого.

Именно этим-то мы, имажинисты, и отличаемся от футуристов. Мы – американцы в отношении к культуре. Мы признаем удобность машинизма, но ценим и пасхальные предрассудки. Моя любовь к машине зиждется вовсе не на том, что велосипед прекраснее жеребенка, а просто на том, что, если я хочу ездить на велосипеде, то я должен и заботиться о нем.

Футуризм воспевал машинизм, как человек, впервые попавший в ресторан и удивленный ресторанью; имажинизм, освоившись с машинизмом и хваля его, просто заботится о нем.