Листы имажиниста (сборник)

И я глубоко убежден в том, что в каждом из нас живет две души: одна любит машину, другая живой мир. Одни из нас стыдятся любви к растениям (природочка) (это я), другие скрывают свою любовь к железному негру (это ты).

Но подобно тому, как театр, ставящий только мистерию или только арлекинаду, рискует искалечить своих актеров, так же и поэты должны оркестровать свою душу всеми любвями, а не культивировать один инструмент.

В тебе до сих пор замечали только то, что явно, и совершенно упускали из виду заложенное.

Хвалили твой восток и не замечали твое западничество.

Хвалили твое восприятие природы, упуская из виду твою любовь к урбанистическому мироощущению⁴⁰.

Хвалили твою музыкальную структуру стиха, не замечая образной архитектоники, которую, например, очень ярко выявил в «Аль-Кадре».

Словом, хвалили все то, что свойственно большей части людей и поэтов, принадлежности юношеского периода, упуская из виду, что ты взрослеешь. Проклятое «нам нравятся поэты, похожие на нас» до сего времени не изжито критическим эклектизмом.

Представь себе, что я стал бы графически изображать твое творчество: неужели я, желая быть точным, изобразил бы аул, сазандари, газыри?!

Ничего подобного: мостовая летом, камни выворочены, рельсы грудой, пахнет потом страданий, рабочие вон ушли; городская тоска, городской надрыв, – вот Кусиков.

Ты принимаешь жизнь тяжело, но только то приятие ценно, которое острой иголкой пробороздило душу. Вялое, с разлету принятое – грошово.

Есть два способа проходить свой поэтический путь.

Одни в молодости прыгают как можно дальше и затем начинают постепенно отходить назад. Таков путь безвременно скончавшего и похороненного в Роста⁴¹ Маяковского.

Другие идут здраво, ощупывая знаниями каждый свой шаг. Таков твой путь.

В оркестре русского имажинизма, где Есенин играет роль трубы, Анатолий – виолончели, я – (впрочем, черта ли я буду о себе говорить!), Рюрик Ивнев – треугольника, ты взял себе скрипичное ремесло. Но помни, что скрипка берет сочностью тона, а не визгом.

Ты, конечно, скорее график, чем живописец, несмотря на часто зрительное восприятие мира. И, как график, ты любишь тонкость рисунка. Эту тщательность часто принимают за сантиментальность и вылизанность, но ведь на то и существуют близорукие сердцем, чтоб не погибала русская критика.

Образы Есенина всегда сильнее твоих, образы Мариенгофа всегда точнее и глубже, но у тебя есть та лиричность, которой не хватает всем нам.

Ты обладаешь поразительным свойством, которое я назвал бы: пьянством образа.

Кто, кроме тебя, мог бы так написать:

…Витрины безводных озер…

…Подбитым галчонком клюется

В ресницах скупая слеза.

…Дрогнет и стучится мне в окно котенок –

Предосенний ветер – с перебитой лапкой…

…В небе облак лохматой дворняжкой

По-собачьему звонко плачет.

…На цыпочках день уходит,

Шепелявит листва в зарю.

…Когда заря кладет в ладони листьев

Копейки красные своих щедрот…

…Розовея, впрягались дали

В зарево звонкой дуги.

…В небе предутреннем лето

Расстилает дрожащий кумач.

…Чирикнут рифмы воробьями

С горбатых крыш стихов моих.

…У меня есть любимый пень

С кольцами лет на сморщенной лысине.

…Чвик-чивикнет рассвет на плетне воробьем,

Каркнет вечер на черепе вороном.

Ты обладаешь странной счастливой способностью: превращать случайное явление в закономерное.

Тебе не повезло в другом отношении: тебя слишком легко приняли. Отчасти здесь играло роль то, что изо всех имажинистов ты был наиболее умеренным, отчасти то, что ты всегда очень огрызался в жизни, отчасти (и это главное), что принимали не Кусикова-поэта, а Кусикова – писавшего стихи, не мастера Кусикова, а ученика Кусикова. Не замечали истинно ценного и нового, оправдывая это молодостью и случайностью.

Я помню, как ты пришел ко мне, когда готовы были «Сумерки», и почти со слезами спрашивал меня: выпускать их или сжечь. Я тогда скривил душой и сказал: печатай. Сказал я это потому, что хотя книга и была слабая, но тебе надо было ее видеть напечатанной для того, чтобы изменить поэтический почерк. Только увидя живого пьяного, можно раз навсегда бросить алкоголь или, наоборот, начать пить ежедневно. Все разговоры о том, что пьянство хорошо или дурно, – розовая вода.

Если бы ты не выпустил «Сумерок», вероятно долго бы еще писал именно так, и за «В Никуда», особенно за «Аль-Кадр»⁴², Кусиков 1919 года должен простить меня.

Твой поэтический путь я определяю так:

«Зеркало Аллаха» – период восточного футуризма.