Листы имажиниста (сборник)

И все же я буду настаивать на том, что тебе кажется неправильным: твои строки можно с одинаковым успехом, не смысловым (но ведь это не важно), а лирическим, читать с начала к концу и с конца к началу.

Порядок строк – нумерация домов на улице. Но разве Тверская перестанет быть Тверской оттого только, что ты будешь проходить дома не от первого ко второму, а от сотого к первому?

Сила образов в их убедительности, а не в реальности, как мы думали год назад. Реально все, и чем невероятнее – тем, вероятно, реальнее.

Как в театре ступеньки сценической площадки – клавиши действия и движения, так в поэме образы – это клавиши лиризма.

И не случайно ты, Толя, стал теперь рождать только поэмы. Это лишний раз подтверждает правоту моего положения, что каждому из нас дано написать только одну книгу, разбитую на настроения. И это только лишний раз доказывает, что прав я: если можно разбить на отдельные стихи единую и, по существу, неделимую поэму, то можно и эти стихи разбить на отдельные строки. Печатая вразбивку стихи, можно печатать враздробь и строки, и порядок – явление чисто случайного свойства.

Мне хочется еще поговорить о том, что пропустят, конечно, всякие Фриче-Рогачевские и Львовы-Куликовские³⁴.

Я не буду говорить о твоей ритмике, во-первых, потому, что об этом прекрасно говорил наш общий друг Арсений Авраамов, а во-вторых, потому, что, даже преклоняясь перед новыми ритмическими разрешениями, которые ты нашел, я все же полагаю, что ритмика несвойственна поэзии вообще, и чем ритмичнее стихи, тем они хуже. Хуже потому, что в искусстве я выше всего ценю его волевую заражательность; всякая же ритмичность неизбежно приводит ко сну и атрофии жизнеспособных мускулов. Ритм увядает мускулатуру души. А для меня крик всегда музыкальнее пения.

Твоя ритмика, построенная на «диссонансе ударений» (довольно удачный термин!), еще раз подчеркивает, что она только переход к аритмической поэзии.

Аритмичность, аграмматичность и бессодержательность – вот три кита поэзии грядущего завтра, которое уже приоткрыло нам свою волосатую стуком грудь.

Твои длинные строки, к которым нельзя подходить не только с метрическими весами, но даже с ритмическим градусником, стоят почти на грани аритмизации.

К этой же аритмичности тебя неизбежно влечет и твоя манера рифмовки, построенная теперь всегда на разноударниках. Замечательно, что даже такой стройный в своем хаосе поэт, как Сергей, и тот перешел постепенно от ассонансов и консонансов к разноударникам. И снова я думаю, что эти разноударники – бессознательный путь, по которому влечешься ты за магнитом аритмизации стиха. Конечно, скоро диссонансы будут твоей иконой. К этой иконе приходят разными путями. Твой рифмический путь лучше других уже по одному тому, что ты первый проложил его.

Наконец, последний вопрос: динамичен ли ты?

Многих обманывает та застегнутость тебя на все пуговицы, которая кажется каменным покоем.

Но разве человеческое сердце меньше волнуется от того, что оно в пиджаке, чем если бы оно было без одежды. Разве под складками сукна меньше морщин тела?

Мне кажется твой холод и покой лишь результатом твоей очень большой горячности, я сказал бы даже: горячечности.

Динамизм не в суетности и не растрепанных волосах, и, конечно, даже Теофиль Готье³⁵, парнасец, динамичнее копошащихся футуристов.

Динамизм формы в смешении материалов. Как от соединения карбида и воды, человеческого мяса и серной кислоты получается новая реакция, так получается она от прикосновения твоих стихов к душе читателя. Но и внутри все твои материалы разнохарактерны. Образы! Но ты так любишь сплав библейских образов с машинными; образов первого порядка и производных! Лексикон и словарь! Но не ты ли, презирая условия стиля и создавая свой стиль, немилосердно соединяешь неологизмы со славянизмами. Ритм! Но разве почти строгий ямб не соединен у тебя с аритмическими строками.

Наконец, последнее. Помню, на одном из диспутов тебя упрекали в том, что ты сам о себе очень хорошего мнения и это свое мнение неоднократно высказываешь в стихах.

Я не вижу в этом ничего дурного. Охота же кому бы то ни было быть о себе плохого мнения? Ведь каждый из нас считает себя по меньшей мере гением, а если не считает, то он не поэт. Скажу про себя: я хотел бы быть Мариенгофом, если бы не был Шершеневичем!

А все эти разговоры о том, что рано хвалить себя, невольно вызывают на память один анекдот; говорят, что вот Пушкин мог писать: «я памятник себе воздвиг нерукотворный»; что то, что простительно Горацию, Державину, Пушкину, то непростительно Мариенгофу, ибо то Державин, а то Мариенгоф.

Анекдот же следующий. Одну институтку спросили: когда она выйдет замуж? Девица отвечала: «Никогда. Вообще не понимаю, как можно выйти за постороннего мужчину». – «Ну, а как же твоя мама?» – «Так ведь мама вышла не за постороннего, а за папу».