Литература как опыт, или «Буржуазный читатель» как культурный герой

Not the least obeisance made he

; not a minute stopped or stayed he;But, with mien of lord or lady…

Материально-звуковая форма слова ассоциируется Якобсоном со способностью чаровать и транслировать чару, заражать, порождать новые смыслы и благодаря этому с необыкновенной свободой путешествовать в историческом времени и культурном пространстве. Очевидно, что наличие в высказывании поэтической функции делает его неисчерпаемым и „авто-мобильным“ — самодостаточным и в то же время продуктивно несоответствующим себе. И „коммуникация“, занимающая Якобсона, предполагает не передачу определенного, готового смысла, а контакт, „чреватый“ действием смыслопроизводства и побуждающий к нему. Если трансляция информации полагает читателя получателем сообщения — то трансляция опыта полагает его же соучастником творчества. Этот процесс сопряжен с тончайшим из доступных человеку удовольствий, но ничем не гарантирован и ровно поэтому возобновляем снова и снова.

„Поэтичность“ высказывания ассоциируется в итоге с его бесконечной открытостью дальнейшей передаче, а переживание глубины обусловлено всякий раз соприкосновением с материальной „поверхностью“. Двояко трактуется и тема разрыва, невосстановимости контакта, очевидно центральная в „Вороне“: опыт подлинной коммуникации развертывается под знаком ее (точнее, ее информационной функции) отрицания[215]. Ситуация общения с вороном абсурдна (Якобсон акцентирует это, напоминая: куда как нелепы двуногие смертные существа, „одно без перьев, другое в перьях“[216], толкующие друг с другом о вечности), что не мешает ей стать бесконечно богатой по ходу множественных реализаций.

В работе с „Вороном“ Роман Якобсон проявляет себя как суперчитатель-сочинитель, одновременно скептический и азартно-активный, дистанцированный и вовлеченный. К разговору о По привлекаются — в вольно-ассоциативной логике — Уинстон Черчилль, Эдуард Сепир, Федор Достоевский и менее известные, но столь же неожиданные фигуры. Налицо и другие приметы „субъективного“ письма» — например, автор статьи с необыкновенной щедростью проецирует на По собственные, притом самые лестные характеристики. Поэта, читаем мы, отличает «поразительная чуткость в отношении множественных функций, реализуемых одновременно в акте коммуникации», способность почти безупречно осуществлять перевод речи поэтической на «метаязык научного анализа»[217]. Очевидно, что Якобсон как ценитель позитивного, точного научного знания и он же как теоретик, сочинитель смелых моделей и гипотез, рассчитанных, как стихи, на небуквальную реакцию «добровольного воздержания от недоверия», не могли во всем соглашаться друг с другом. В данном случае мы «застаем» их в диалоге, даже — споре, и спор напоминает о том, что «подводные течения смысла» характеризуют движение не только поэтической мысли (об этом писал По применительно к «Ворону»), но и мысли научной.

Исключительная компетентность Якобсона как ученого-лингвиста в данном случае, как это ни странно, вторична. По ходу чтения-анализа мы понимаем, что из загадок, которые предъявляет нам человеческий опыт, в частности коммуникативный, ни одна не подлежит однозначному решению — а лишь переформатируется, обогащается соучастным усилием и передается дальше, продолжателям бесконечной работы познания.

Чувствительной стопой: «Песня о себе» Уолта Уитмена

Поэзия — это «республиканская речь», речь, являющаяся собственным законом и собственной целью, где все части — свободные граждане и могут подать свой голос.

Фридрих Шлегель[218]

Творческое рождение Уитмена — само по себе загадка. В 1855 году вчерашний газетчик, пописывавший и прозу, и стихи, но ничем оригинальным себя не запечатлевший, собственноручно печатает тоненькую книжку: в нее вошли двенадцать опусов, без размера, рифм и названий, которые только человек с очень щедрым воображением мог назвать поэмами. Опусам предпосылалось прозаическое предисловие, которое по форме и содержанию мало чем отличалось от поэм. Критики — из тех очень немногих, кто вообще заметил этот эксперимент, — судили о нем уничижительно: жаргон нью-йоркского пожарного пополам с умозрениями трансцендентального философа — съязвил один из рецензентов.